Студзянки
Шрифт:
— «Береза», «Береза», я «Кедр», отвечай, «Береза»…
В Тарнополе уже была Красная Армия, и беженцы отправлялись дальше в глубь страны. Многие стали работать в Советском Союзе в разных местах, кто где, пока генерал Сикорский не подписал соглашения и не началось формирование армии генерала Андерса, у которого были такие офицеры, что в Янги-Юле во время осмотра били по лицу за оторванную пуговицу. Однако тот, кто уже однажды был бит полицией и у кого больше не было охоты еще раз испытывать такое удовольствие, удрал в Ташкент, откуда весной 1943
— «Береза», «Береза»… Осташевский, черт побери, отвечай!
— Чего тебе? — услышал он голос в наушниках.
Тут же прибежал хорунжий Савицкий и начал договариваться, что делать, чтобы одни не перестреляли других, когда выскочат с двух сторон на этот фольварк. В это время какая-то сильная радиостанция заработала на той же волне и, заглушая все, стала повторять:
— Сорок четыре, сорок четыре… Внимание! Сорок четыре.
Командир 3-й пехотной роты, получив пакет, узнал, что «Ч» назначен на 11.15. Пакет привез адъютант батальона хорунжий Мариан Василевский.
— Я слышал, что ты удрал из госпиталя, — обратился к хорунжему капитан. — Малярия не треплет?
— Нет. Мне скорее жарко, чем холодно. Останусь с вами. Помогу организовать огонь минометов и противотанковых ружей, когда возьмете Безымянную.
— Это здорово, — обрадовался хорунжий Шабловский — командир 3-го взвода. Они знали друг друга еще но гимназии в Высоком-Мазовецком и вместе начинали воевать.
— Проклятая высота, — выругался капитан Доманьский, прозванный «котом в сапогах», и разлил из фляжки по кружкам точнехонько по два глотка.
— Выпить в принципе можно только после атаки, а до — не помешает разок чокнуться: кто знает, все ли дождутся следующей оказии.
Вышли в окоп, и через бойницу ближайшего «максима» Василевский смотрел на сильно перекопанную, похожую на кротовину высоту, отделенную полем, покрытию черными лишаями сожженной стерни.
— Круто придется взбираться на эту… черт возьми, чтобы названия ей не придумать. На карте на сапог похожа.
— Если получим на ней пинка, то тогда можно будет назвать ее Утиной Гузкой, — предложил сержант.
— Такая атака не годится, — буркнул Доманьский. — Мало времени. Всего десять минут. Трудно будет собрать взводы для броска на кирпичный завод.
— У тебя меньше всех потерь, рота почти целая, — возразил Василевский.
— Так кажется, потому что вчера был спокойный день. — Капитан вытащил из планшетки карточку с записями: — Рота потеряла четырнадцать человек.
— В общем, осталась целая сотня, не считая взвода станковых пулеметов. — Помощник начальника штаба посмотрел список и отдал командиру роты.
— Даже на одного больше.
— Если один лишний, — показывая в улыбке зубы, шутливо предложил плютоновый Гячиньский, — то я могу
— А я с плютоновым, как связной, — подхватил шутку солдат Славек Рохманковский, радист.
Смеяться вроде бы было не с чего, но так уж, видно, бывает, что перед атакой сидящих в окопах солдат охватывает нервная дрожь, которую легче скрыть шуткой.
Командир посмотрел на часы и сказал:
— Ну, ребята, по местам. Помните, мы не дожидаемся конца бала, а выскакиваем, как только взлетят желтые ракеты.
Телефонист Фелек Ласкажевский выглянул из своей норы в окопе и доложил:
— Вызывают «Ворона». «Ворона» вызывают, гражданин капитан.
В двух местах в небо взвились одновременно пучки ракет, но пока это были не желтые.
Подготовка
«Ч» минус 20». Серия звездных ракет. Телефон — «Ворон». Радио — 44.
— «Луг», «Луг», я «Береза». «Наковальня» готова, черт побери, готова…
От «Ч» минус 20» до «Ч» минус 17» — первый огневой налет.
Дорога от Ленкавицы петляла среди садов и небольших рощиц. Слева поблескивали пруды, заросшие у берегов камышом. Франек поддерживал раненую руку (всего третий день, как в нее попал осколок), и, когда на выбоинах подбрасывало, ее пронизывала острая боль. Михал успокаивал своего спутника, что дорогу он знает как свои пять пальцев — как-никак, а два раза в сутки ему приходилось здесь проезжать, отвозя еду, — и что до 1-й роты уже недалеко.
Но когда въехали на небольшую плотину на лесном озерке, со всех сторон неожиданно загремела артиллерия. Два снаряда, как вспугнутые куропатки, пронеслись почти над самой кабиной.
Подборожный вздрогнул. Это напомнило ему обстрел батальона, рассыпавшегося на открытом лугу.
— Наши бьют,—сказал он, чтобы успокоить самого себя.
— Наши. — Перельман кивнул головой. — Хорошо бьют, можешь мне поверить. Я — артиллерист еще довоенный. Действительную оттрубил в 30-м легком артиллерийском полку, а сентябрьскую кампанию — в 9-м. Ну а потом кое-что еще повидал. А когда однажды радио угольной шахты на Урале передало: «Гей, кто поляк, в штыки»… — Он говорил громко, почти кричал, стараясь перекрыть грохот и свист, поднявшийся вокруг. Рева мотора уже не было слышно.
Неожиданно затормозив, Перельман показал рукой:
— Готово. Узнаешь?
Несколько солдат с такой жадностью опорожняли ящик с гранатами, будто воровали груши в чужом саду.
— Привет! — Старший сержант Бартманович, командовавший взводом после гибели хорунжего Бойко, протянул руку. — Удрал?
— Удрал. Уже могу отделением командовать и из автомата стрелять…
«Ч» минус 17». Серия зеленых ракет. Телефон — «Сорока». Радио — 55.
От «Ч» минус 17» до «Ч» минус 13» — непрерывный огонь.