Стукач
Шрифт:
– Водки вам нельзя. У вас сер-рррдце!
Она грассировала, буква «р» получалась твёрдой как булыжник.
Мне сразу вспомнилась моя бывшая жена. Она обращалась ко мне с такими же твёрдыми интонациями:
– Сер-ррргей! Почему у тебя бардак на письменном столе?
Я ей говорил, что в разговоре с ней чувствую себя первоклашкой, которого ругает строгая школьная учительница, угрожающая вызвать родителей и это грозит стойкими сексуальными комплексами.
– Гер-рррман, почему ты не сделал уроки? Гер-рррман, почему ты пропустил ур-рррок физкультуры?
Девушка походила на крепко сбитый гриб- боровик. У неё были хорошо тренированные ягодицы и икроножные мышцы. Светлая футболка не скрывала, а подчёркивала огромные груди.
Я почувствовал сухость во рту и одновременно лёгкое удушье. Протянул Штайгеру пиво.
Надежда удалилась, презрительно кивнув нам головой. На прощанье вызывающе вильнула своими замечательными ягодицами.
У Толи безобразно дрожали руки. Он открыл банку, захлёбываясь пеной долго пил. У него некрасиво дёргался плохо выбритый кадык.
Я отвернулся.
Штайгер допил. Поставил банку на стол. Икнул.
Потом достал сигареты, закурил. Передразнил пьянеющим голосом
– У вас сееееердце! Вам нельзя! Вот из- за таких дур и сердце.
Затем перевёл взгляд на пустую тару. Огорчённо взмахнул руками.
– Извини... увлёкся. Может спуститься в бар? Там есть!
Я замахал руками.
– Не стоит. В хорошей компании у меня нет задней. Как у «Боинга».
Это не стоило мне больших усилий. От первого стакана я могу отказаться без проблем. Гораздо сложнее воздержаться от последующих.
Штайгер.
Родился он в год начала войны, в немецкой колонии под Одессой.
При отступлении немецкой армии в 1944 году его семья ушла вместе с частями вермахта. Оказался в Германии. Родители получили германское гражданство, проживали в Мекленбурге. В 1946 депортирован в Сибирь. Навечно. Без права возвращения. Таким образом, в пять лет был признан особо опасным государственным преступником.
Не успев ещё как следует подрасти уже работал разнорабочим на стройках.
Но со смертью Сталина немцам дали какие то послабления. Разрешили жить в городах, отменили отметки в спецкомендатурах, позволили учиться.
В 1967 году окончил заочный факультет журналистики в университете Свердловска. Работал в различных газетах, четыре года был корреспондентом ТАСС. Но начал пить.
Писал книги, пил, рубил правду- матку в глаза, снова пил и становился Писателем с большой буквы… Потом уехал.
* * *
На завтрак мы не пошли. Толя докуривал уже третью сигарету. Она тлела словно бикфордов шнур.
Я всё же спустился в бар за пивом. Штайгер профессионально выпил целую бутылку прямо из горлышка.
Его здоровье начало стремительно улучшаться. Он слегка оживился и понизил голос:
– Понимаешь, Серёжа,- сказал он, вновь прикуривая от докуренной сигареты. – Доносительство и стукачество среди русской интеллигенции началось не с приходом к власти большевиков. Раньше... гораздо раньше. Больше других этим страдали музыканты, журналисты и сами писатели.
Мы вели интеллектуальный разговор о фискальстве, как зеркале русской литературы.
– Ещё Фаддей Булгарин писал доносы на великого Пушкина, а Михаил Леонтьевич Магницкий, считающий себя писателем и поэтом, на Герцена. И Осипа Мандельштама в лагерь отправили не по прихоти «горца», а по доносу своих же друзей-поэтов. Ну а сейчас донос существует уже как самостоятельный жанр. Из тайного оружия он превратился в публичную акцию. По любому поводу депутаты, активисты, писатели и даже священники пишут в прокуратуру, Союз журналистов, Союз писателей и другие надзирающие организации.
– Толя, зачем они это делают?
– возмутился я. – Это же патология!
– Ничего необычного. Писатели и журналисты, это вообще развращенные умом люди. Сначала они придумываю пороки, наделяют ими своих героев, потом посредством своих произведений, втягивают в него и читателей. Кроме того, многие из них весьма посредственны, а потому завистливы. Вот и пытаются опорочить тех, кому завидуют.
Я тоже закурил. Голубоватый дымок рассеивался по комнате и был едва заметен в лучах летнего солнца.
«Как странно,— думал я,— другая страна, чужая как далёкая галактика, а разговоры те же, что и дома».
– Заложи ближнего своего, ибо ближний заложит тебя и возрадуется,- философски заметил я, стряхивая пепел под стол.
Штайгер вздрогнул и негромко выругался.
– Не говори так, - сказал он.- Стучать, докладывать, информировать не только аморально, но и западло. Что касается меня, то я писал прозу, стихи, сценарии, но доносы - никогда!
Я тронул его за руку.
– Толя, прости!
Он махнул рукой.
– Ладно... проехали. Вернёмся к стукачам по призванию. Возьмём к примеру Гайгера. Ты с ним уже знаком?
Я промолчал.
Толя на этот раз медленно, с остановками опрокинул вторую бутылку. Крякнул, вытер губы ладонью. Передвинул по столу пепельницу.
– Так вот... Он пытается учить писателей, правда сам ни одной книги не издал. Редактирует журнал, но писать не умеет. Его земляки и бывшие коллеги говорили, что он общается с гебешниками. Ещё он глуп, чванлив, подл...