Стукач
Шрифт:
Поиски своего литературного «Я», нетерпеливое и всепоглощающее ожидание славы мешало овладению практическим ремеслом, приносящим доход. Всё это будило во мне тщательно скрываемые пороки.
И я знал, что если сейчас чем-нибудь не займу себя, то к вечеру напьюсь и
в лучшем случае выйду из запоя через неделю.
Я увидел объявление в русскоязычной газете. Посмотрел на календарь. Потом на часы.
Лихорадочно начал зашнуровывать ботинки.
Отыскал в шкафу свой единственный пиджак и двинулся
Вот и вокзал… Напротив мрачноватое готическое здание с колоннами. На стоянке стайка легковых машин с иногородними номерами.
Я пересек гулкий вестибюль, поднялся на второй этаж. Интуитивно определил зал, где царил русский дух. Сел за столик у двери.
В зале стоял интимный полумрак. Бордовые шторы усиливали ощущение интима. На столах горели лампы.
Через минуту появился бородатый мужчина в шортах. На его шее был повязан пионерский галстук.
Постаревший пионер поставил передо мной на столик тарелку с пирожными.
Спросил:
— Чай или кофе?
Я хотел пошутить- «Лучше водки», но передумал.
Через какое то время стало понятно, что писатели приурочили своё заседание к шестипятидесятилетию газеты «Пионерская правда», которую когда то читали. Кое - кто в ней даже работал.
Есть мне не хотелось… За окном шумели проезжающие машины.
Я осматривал зал. Микрофон взял какой то толстый дядька со смешным прозвищем, дядюшка Шульц.
У него было добродушное, приветливое лицо. За очками печальные близорукие глаза. Из личного опыта знаю, что такие честные глаза могли быть только у жулика.
Шульц рассказывал анекдоты. На мой взгляд не смешные. Но в зале вежливо улыбались.
Осмелев и освоившись я тоже попросил микрофон и на память прочёл отрывок из своей повести «Контрабасы или дикие гуси войны». Повесть начиналась словами,- «Сколько водки можно выпить за три дня? Одному. Три бутылки? Шесть? Десять? Ошибаетесь - ящик. Именно столько пустых бутылок я обнаружил однажды утром рядом с диваном».
Рукопись была автобиографична и я ею очень гордился. Не своей жизнью, а её описанием. Гордиться жизнью не получалось.
К сорока годам моя личность уже достигла пика своего распада. Так считала моя мама.
Я выпивал, матерился, иногда спал не снимая ботинок.
Кроме того, позволял себе ругать политическое руководство страны из которой уехал, ничего не добился в жизни и вместо того, чтобы покупать жене бриллианты попёрся на войну. Так говорила моя бывшая жена.
Среди бывших коллег и соседей я слыл грубияном.
Кроме того, недоброжелатели упорно принимали меня за еврея, а бывшая жена как-то назвала меня неудачником и импотентом. Однажды она сказала:
—Ты не можешь любить!
Брюнетка за соседним столиком неожиданно скосила на меня взгляд.
В нём содержались лихорадочный интерес и легкая тревога. Такой взгляд бывает у милиционеров, следователей прокуратуры и незамужних женщин.
После чтений брюнетка подошла ко мне. На меня пахнуло запахом французских духов.
Звали её Агнесс. У неё был чуть хрипловатый голос. Выяснилось, что она пишет стихи. Кроме того возглавляет литературное общество. Говоря по русски является председателем.
Оказалось, что у нас даже имеются точки соприкосновения. Много лет назад она писала статью о моём дяде Карле. Вернее о скрипках, которые делает его сын Артур.
Мне предложили бокал вина. И на целый вечер я стал объектом внимания мужчин и женской заботы.
Сначала я отнёс это на счёт своей литературной гениальности. Потом понял, что это всего лишь вежливость со стороны очень воспитанных людей.
Один из заместителей Агнесс был похож на актёра Алексея Гуськова. Его звали Анатолий Штайгер. Бывший журналюга, в самом хорошем смысле этого слова. Потом уже я узнал, что он необыкновенно совестливый человек и горький пьяница. Хотя в России очень часто, первое, неотделимо от второго.
Агнесс была умна и иронична.
Мы проговорили с ней весь вечер. Мне удалось даже не напиться.
Ближе к девяти часам я попрощался и вышел. Время действия моего проездного заканчивалось ровно 21.00. Я, словно Золушка, должен был успеть сбежать до наступления этого часа. Иначе сегодняшнее праздничное настроение грозило превратиться в банальную тыквенную кашу.
Меня встретила улица, тронутая таинственным светом ночных фонарей.
Гайгер
Одним из самых ярких представителей российских немцев, выбившихся в люди был доктор филологии Гайгер.
У Роберта Матвеевича было две биографии. Одна торжественная, сухая и официальная, как протокол допроса. Другая не очень, и которую он тщательно скрывал. Первую знали все- близкие и дальние родственники, коллеги, читатели.
Вторую знало лишь ограниченное количество людей. В кабинетах этих людей по прежнему висел портрет худощавого сорокалетнего мужчины в гимнастёрке, с усами и клинообразной рыжеватой бородкой.
Писатель Владимир Войнович называл этих людей- «Те, кому положено знать, все».
Гайгер жил в небольшом, провинциальном немецком городке. Его можно было назвать даже патриархальным. И Роберт Матвеевич считал, что для места своего проживания он является личностью чересчур масштабной.
Может быть от этого, или осознания своей загадочности он всегда держался высокомерно. Праздные разговоры не любил. Когда его приглашали посидеть с мужиками и попить пивка, отказывался:
– К сожалению...много работы…
Соседи уважительно качали головами. Говорили:
– Труженник.