Стукач
Шрифт:
Избушка убитого десять лет назад Соленым Платона Игнатьевича Куваева прогнила и покосилась без присмотра и ухода. Она почти по самое окошко вросла в марь и, казалось, лишь чудом держится еще на этой сгнившей земле. Все вокруг – и нетронутый мох, и разросшийся кустарник, и отсутствие каких-либо тропинок – свидетельствовало о том, что гостей не было давненько. Лишь сам Соленый приезжал сюда по весне – чтобы запрятать динамит, перебрать, почистить и заново смазать автомат.
Все находилось в идеальном порядке. Он бережно переложил кубики с динамитом, проверил взрыватели, разобрал, протер и вновь собрал автомат, убедившись,
Спустя некоторое время Соленый мухой пролетел через Лиственный, прихватив там бидон с молоком, и затем поспешил в Ургал. Начало смеркаться, и его уже давно ждали в доме председателя сельсовета.
– Ну наконец-то! Проходи, Платон Игнатьич! – радушно встречала его на пороге хозяйка.
Стол ломился от яств, и Соленый с Устимычем, не томясь более, разлили самогон по стаканам. Правда, в сельмаге теперь продавались водка и питьевой спирт. Даже настоящее вино «Агдам» стоимостью в два рубля двадцать копеек стояло на прилавке! Но они всему перечисленному предпочитали старый и проверенный напиток местных старожилов – «брусниковую».
Ленинград
Иван Иванович Багаев спецрейсом прилетел из Москвы в Ленинград. На свидание с Иннокентием Монаховым. Если, конечно, допустимо называть свиданием встречу вербовщика со своим человеком [64] , числящимся в анналах агентурного отдела под псевдонимом Голубь. Почему именно Голубь? Наверное, сам майор Багаев не смог бы вразумительно ответить на этот вопрос. Так сложилось. Да и какая разница? Главное, что Кешка по-прежнему находился у него на крючке.
64
Здесь: агент, источник (мил. жарг.).
Конечно, он мог еще в лагере сообщить Монахову, что их, так сказать, сотрудничество не окончится после освобождения последнего из-под стражи. Но не сказал. Иннокентий вышел на волю в полной уверенности, что он искупил свою вину перед государством и народом и теперь совершенно свободен.
«Рано пташечка запела! – думал о себе Монахов. – Как говорится, коготок увяз – всей птичке звиздец. Ты расслабился в своем Ленинграде. Вон как кричал от счастья на Московском вокзале: „Я люблю тебя!» Ну на квартирку к себе сбегал – огорчился, что мамашку в дурдом определили. В психбольницу смотался. Тоже впечатления ниже среднего. Мамка никакая. Санитары уроды. Тротуар грязный. Рожей-то ох как больно… И вдруг откуда ни возьмись – майор Багаев собственной персоной, среди такой грязи и – весь в белом! Ну не в белом… Один хрен, никуда ты от него не денешься».
…Они сидели в малогабаритной однокомнатной квартирке на улице Вавиловых. В кухне. За столом. Вдвоем. На столе была разложена закуска и стояла наполовину опустошенная бутылка водки. Вторая – пустая уже – валялась рядом с мусорным ведром под раковиной. Две полные и нераспечатанные ждали своего часа на подоконнике.
– Здесь будешь жить. Пока что, – сказал Иван Иванович. – Когда расселяли вашу квартиру на Лиговке, Вологжанина добилась, чтобы тебя выписали. Мать – в психушке, ты – в зоне. Все прошло гладко. Так что живи пока здесь, а там разберемся.
– Чья это хата? – спросил Кешка.
– Служебная. Но ты, не беспокойся. Никто тебя отсюда не выкинет, если будешь себя хорошо вести. Я ведь так понимаю, что крыши над головой ты всё равно не имеешь.
– На кой хрен я вам сдался? – Кешка заглотил полстакана водки и закусил соленым огурцом из банки. – Я же отсидел уже. Чего вам еще от меня нужно. Я ж за кумом [65] отработал все, что вы просили.
– Никто тебя ни о чем не просил, Монахов. В свое дерьмо ты сам вляпался. Но я сейчас не об этом с тобой хочу поговорить. То, что в зону ты угодил по глупости, а не по злому умыслу, – факт. Не повезло, можно сказать. Тут, как говорится, у каждого своя судьба. И никуда от нее не денешься. А погубил ты себя тогда, когда согласился бежать из лагеря с Соленым, не так ли? Ну скажи, не случись этого, вся твоя жизнь сейчас по-другому бы повернулась, так?
65
В лагере (жарг.).
Кешка кивнул, а Багаев продолжил свою мысль:
– Вижу ведь: смотришь ты на меня и удавить хочешь. А за что? За то, что я ворам и убийцам типа Соленого воли не даю? За то, что ловлю негодяев и сажаю их за решетку? За то, что помогаю добрым людям спокойно жить?
– Не надо, майор! – отмахнулся Монахов. – Вы говорите сейчас о высоких материях… Вспомните, как я к вам попал. Какими методами вы заставили меня работать на вас. Что-то не вяжутся ваши рассуждения о морали и нравственности с вашими поступками.
– Есть противоречия, согласен, – мотнул головой Багаев, наливая в стаканы водку. – Но вот скажи, стал бы ты мне помогать, обратись я к тебе по-хорошему, по-человечески? Пришел бы к тебе и попросил: окажи, гражданин Монахов, любезность, подсоби развалить в зоне преступные группировки! Что бы ты мне ответил? Да послал бы ты меня куда подальше!
– Точно. Послал бы, – согласился Кешка.
– А раз так, подскажи ход, как мне поступать? Уговаривать тебя без толку было. Ты помнишь, я пытался это делать. Ты не пошел на контакт…
– Хорош контакт! В стукачи записали!
– Угомонись. Ты так ничего и не понял. Не видел я в тот момент другого выхода. А в зоне порядок навести – край как нужно было. Любой ценой. Чтобы не допустить еще большего зла.
– Что ж, выходит, цель оправдывает средства? – горько усмехнулся Монахов. – Дорого же мне обошлась ваша цель.
– Не напирай! Сам знаю, что не прав был. Теперь, через десять лет, вижу. А тогда думал, все средства хороши…
– От меня-то чего хотите? – хмуро посмотрел на него Монахов.
– Помоги мне. А я помогу тебе…
– А я что, прошу у вас помощи?! – вспылил Кешка.
– Не глупи, – вполне миролюбиво произнес Багаев. – Посмотри вокруг. Ты остался один. Ни родных, ни друзей. Кому ты сейчас нужен? Корешам блатным? Не сомневайся, они на тебя выйдут. Они-то не упустят возможности поиспользовать тебя на полную катушку, а потом выбросить, как рваный гондон… извини, конечно, за сравнение. Конечно, если думаешь оставаться с ними, – твое дело. Но рано или поздно тебя вновь посадят. Нужна тебе такая жизнь?