Стукачи
Шрифт:
— Кончай, фартовые! Ведь не покойник. Может, из ваших? Приморенный только. Видать, долго падла в шизо канал, — цедил сквозь зубы второй охранник.
— Тогда пусть дышит у двери! — подал голос Димка.
— Ты его к врачу. Пусть он с ним возится, — шумели фартовые.
— Кончай трепаться! — показался в дверях старший охраны. И, завидев пустующую постель, указал на нее:
— Сюда давай его! И если хоть кто из мудаков пальцем тронет, в шизо кину, сам! Усекли? — оглядел всех свирепо. И, громко хлопнув дверью,
Фартовые осторожно подошли к новичку, заглянули в лицо. Спросили:
— Ты чей кент?
Мужик ответил еле слышно. Так что Шилов не разобрал его слов.
— Не фартовый. Знать, не одыбается. Нашим и такое до фени…
— Пить, — послышалась еле различимая, как затухающее желание, просьба новичка.
Фартовые отвернулись. Димка знал, для них западло помочь фрайеру, если он даже испускает дух.
Шилову отчего-то стало жаль зэка, затихшего в темном углу. Он набрал воды в кружку. Подошел к койке.
— Пей! — встал рядом, пытаясь разглядеть лицо. Человек силился встать, но не мог. Не было сил в руках, спине…
Димка смотрел на него, беспомощно копошившегося в постели, и не выдержал, взял за ворот, поднял мужика. Тот жадно вцепился в кружку, пил, проливал воду за пазуху, стуча зубами о края.
Димка смотрел на мужика, захлебывающегося водой, и на лбу его выступил холодный пот.
Кешка… Его он узнал не без труда…
Это по его вине, по его доносу он, Димка Шилов, оказался в зоне, получил срок, отсидел больше трех лет, стал стукачом, перенес столько страданий и мук… Все это время он помнил, кому обязан второй судимостью, кто разлучил его с семьей, домом…
О! Как он ждал встречи с Кешкой, чтобы свести счеты за все, за каждую минуту, отбытую в зоне, за всякий день невольной разлуки с семьей, за все незаслуженные лишенья и униженья.
Он приготовил много горьких слов и упреков, еще больше — способов мести.
Он ждал, он верил, что когда-нибудь судьба подарит эту встречу. И уж тогда расквитается за все разом…
Кешка выронил кружку из рук. Остатки воды вылились на одеяло. Мужик хотел лечь, но не удержался, мешком упал на бок. Застонал жалобно, по-стариковски.
— Не ной! Курва! — сорвалось злое.
— Помираю я, земляк. Кончаюсь. Прости меня, — донеслось до слуха Димки тихое.
Шилов хотел уйти подальше от Кешки, как от греха. Неудержимо зачесались кулаки. И с языка готово было сорваться злое, черное проклятье.
— Меня судьба наказала. И за тебя, — лепетал Кешка, глядя на Димку глазами, полными слез и мольбы.
— Паскуда ты вонючая, — сорвалось в ответ.
— Не ругай, помираю, — с трудом говорил Кешка.
— Твой кент? — подошли фартовые.
Димка смутился. Подавился правдой. Об уходящем, как и о мертвом, плохо не говорят, свело скулы Шилову, и он процедил сквозь зубы.
— Земляк мой. С одной деревни…
—
А вскоре в больничку влетел доктор. Подсел к Кешке. Осмотрел его, прослушал. Сделал укол. И сказал уверенно:
— Кризис. Его надо пересилить. Если к утру температура не поднимется — будет жить.
Кешка слушал и не слышал. Казалось, он давно простился с жизнью и равнодушен к словам врача.
Он смотрел в потолок отрешенными глазами, будто искал там ответ на один-единственный, самый главный вопрос: зачем ему была дана жизнь?
Желтый заострившийся подбородок Кешки дрожал мелко. Словно больших усилий стоило человеку сдержать слова и рыдания. Но мужику, пусть и слабому, больному, нельзя распускаться.
— Тебе скоро домой? — спросил Димку внезапно.
Шилов утвердительно кивнул головой.
— Моим привет передай. Скажи, что я любил их. И ребенка. Даже не знаю, кто у меня родился. Сын иль дочь… Теперь все равно. Пусть не ждут меня…
И Димке вдруг стало жаль полудурка. Жаль, как малую теплинку своей деревни, как кровинку ее.
Стыд за свое — ведь тоже стукачом стал, засвечивал, доносил, и кто-то тоже клянет и жаждет Димкиной смерти, — ожег мужика.
«Прощай ближнему своему грехи его и вину его, и тебе простится, — вспомнились вдруг слова бабки Дуни. — А ведь и сам виноват немало», — укорил себя Шилов и словно гору с души снял, вздохнул легко.
— Прощаю тебя, — сказал Кешке.
Тот, просветлев лицом, слабо улыбнулся.
До ночи помогал Шилов санитару кормить Кешку, отмывать его на широком клеенчатом топчане. Потом переодели его в сухое, чистое белье, перенесли в постель. Снова кормили.
Врач, сделав укол Кешке, пожелал выздоровления. И на вопрос фартовых, что с новичком, ответил уверенно:
— У него сердце сдало. Для вас это не представляет опасности. Сердца не имеете и не заразитесь.
— А при чем температура?
— На этапе простыл. Осложненье получил. Но не безнадежен! — улыбнулся врач.
— Доктор, помогите ему. Земляк мой. У него ребенок родился. А этот, гад, даже не видел его. А как пацану без отца? Подымите! Не то что я трехну его родне?
— Так вы земляки? Ну, что ж, считайте, что я приложу все силы, — вышел врач из больнички.
А Димка через каждые два часа измерял температуру у Кешки, заставлял его глотать таблетки, запивать их сладким чаем.
— Хавай, падла, «колеса», чтоб ты ими до самой деревни срал! Вздумал сдохнуть, хорек, уйти от моей трамбовки! Да я покуда харю тебе не размажу, сам сдохнуть не смогу! Потому, курва, живей дыбай, на катушках чтоб держался надежно. Ты мой кулак знаешь. Нынешнего тебя метелить совесть не дозволит, а подправишься — разделаю, как маму родную. И прощу…