Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея

Лейкин Николай Александрович

– Помилуйте, да разве носы поливают?

– Все нынче поливают, все нынче удобряют. И носы тоже…

– Не слыхал, Лавр Петрович.

– Мало ли, ты чего не слыхал! Ты глуп, Стукин, очень глуп. Впрочем, прости, прости. Это я так… – спохватился Хрустальников и прибавил: – Ну, вот теперь отлично, теперь сорочка вполне приличная. Ну, однако, пора… Поедем к Матильде Николаевне. Она ждет. Алексей! Или Григорий! Кто там? Дай мне зельтерской воды! – крикнул он лакею и снова обратился к Стукину: – Ты умеешь ли, Стукин, прилично раскланяться перед дамой? Покажи-ка мне, как

ты войдешь и поклонишься. Сделай репетицию. Не стыдись, не стыдись. Чего ты?.. Ну?!

Стукин прошелся по ковру кабинета и поклонился.

– На манер медведя ученого, – сказал Хрустальников. – Ну да ничего, сойдет. Бывает, что люди и хуже кланяются.

Он начал пить зельтерскую воду, выпил и прибавил:

– Однако, я сегодня отлично пообедал. Алексей! Сюртук!.. – крикнул он, сбрасывая с себя халат. – Едем, Стукин! Стукин… Вот и фамилия твоя какая-то тоже неприличная. Не знаю, как уж тебя я буду и представлять?.. Вдруг ошибешься? Скажешь фамилию-то да и ошибешься, пропустишь букву «т», ну и выйдет неловко.

– Что вы, Лавр Петрович!.. – застенчиво сказал Стукин.

– А что? Конечно же, неприличная. А эта статья важная… Не знаю, согласится ли еще Матильда Николаевна быть мадам Сукиной. Она женщина ох какая щекотливая!

– Зачем же так произносить?

– Да ведь ошибиться можно. Алексей! Перчатки и шляпу!.. Едем, Сукин! – крикнул Хрустальников. – Впрочем, может быть, ты хочешь выпить на дорогу стакан вина для храбрости? – спросил он Стукина. – Выпей, выпей… Ты будешь развязнее. Дать ему стакан вина!

Лакей принес графинчик коньяку. Хрустальников заставил Стукина выпить.

– Пей, пей… Не стыдись, – прибавил он. – Я теперь живу на холостом положении. Жена за границей. Ну, едем!

Они вышли в прихожую и начали надевать шубы.

– Эх, шубенка-то у тебя как подгуляла! – сказал Хрустальников.

– Плоховата-с, – отвечал Стукин. – Вот если бы ваша милость была…

– Сделаю, сделаю, сумей только устроить так, чтобы Матильда Николаевна не смотрела на тебя как на черта.

– Постараюсь, Лавр Петрович.

Они сходили с лестницы.

– Ах ты, Сукин, Сукин! – сказал Хрустальников. – Знаешь, впрочем, ведь такая фамилия была среди аристократии. Генерал один был с такой фамилией. Ты это чего сморщился-то? Обижаешься? Ты, брат, не обижайся. Это я так, любя… Ты благороднейший человек, господин Стукин, ты делаешь подвиг. Женитьба твоя на Матильде будет высоким подвигом человеческим! Давай руку. Вот так. Видишь, я… я жму твою руку. Ну, отойди теперь немножко от меня… Швейцар смотрит.

Через минуту они ехали в карете.

Глава V

У невесты

Карета подъезжала к подъезду на Разъезжей улице. Из нее вышли Лавр Петрович Хрустальников и Игнатий Кириллович Стукин. Банковый туз Хрустальников привез ничтожную двойку – Стукина – к невесте. Они вошли в подъезд. Швейцар подобострастно поклонился Хрустальникову.

– У меня изволите, Лавр Петрович, свою шубу оставить? – спросил он.

– Нет, наверху. По всей вероятности, я долго там пробуду. У себя Матильда Николаевна?

– У себя-с…

Сегодня днем только прокатиться выезжали. Господин! Вы к кому? – крикнул швейцар Стукину. – Оставьте внизу калоши.

– Он со мной, со мной, – отвечал Хрустальников. – Вот что, брат Стукин… – шепнул он. – Послушай, так и хочется назвать тебя Сукиным, – прибавил он в скобках. – Ну да это ничего. Вот что, брат Стукин… Ты уже познакомься как-нибудь с швейцаром. Тебе часто придется здесь бывать, по всей вероятности, а он человек строгий. На возвратном пути ты дай ему рубль, что ли. Зачем же ты портфель-то с собой несешь?

– Да ведь вы сами велели прийти с портфелем.

– Так ведь то ко мне. Это для того, чтобы люди видели, что будто ты ко мне по банковым делам шляешься. А зачем же сюда-то портфель? Ты мог бы его у меня в квартире оставить. Ну зачем тебе здесь портфель? Ты, брат, ужасно глуп, посмотрю я на тебя. Ну, иди… Вот, брат, на какой лестнице придется тебе жить, если дело с Матильдой Николаевной уладится. Хороша лестница? А квартирка какая у ней! Прелесть. Не знаю вот только, которую каморку она тебе отдаст.

– Это под кабинет-с? – спросил Стукин.

Хрустальников посмотрел на него, как-то двусмысленно улыбнулся и сказал:

– Да, под кабинет. Однако, посмотрю я на тебя, и глуп же ты, Стукин, – прибавил он. – Ну да ничего. Хоть и говорят, что простота хуже воровства, но мне она нравится. В данном случае она лучше. Ты, кажется, обиделся? – спросил он. – Ты, брат, не обижайся. Что же, глупость – ведь уж это от Бога. А все-таки я и за глаза и в глаза тебе скажу… – Хрустальников остановился около темной дубовой двери в третьем этаже и тяжело дышал, переводя дух. – А все-таки я тебе, Стукин, и в глаза скажу: ты благородный человек, ты делаешь подвиг, ты сознательно хочешь прикрыть грех женщины и дать имя ее будущему ребенку. Черта прекрасная. Ну, суди сам, чем виноват невинный младенец? Дай сюда твою руку… Я пожму.

Хрустальников одной рукой взял Стукина за руку, а другой нажал пуговку электрического звонка.

Горничная отворила дверь. Из комнат квартиры послышался звонкий лай маленьких собачонок. Через минуту они высыпали в прихожую. Их было три. Они звенели бубенчиками своих ошейников и прыгали на Хрустальникова. Хрустальников снял с себя шубу и стал натравливать собачонок на Стукина.

– Чужой, чужой… Кусь его, кусь… – тряс он Стукина за фалду визитки.

Стукин ежился. Собачонки хватали его за брюки.

– Что вы, Лавр Петрович, да разве можно так… – говорил Стукин. – Ведь они могут…

– Что могут? Ну чего ты боишься? Съедят, что ли? Разве в состоянии такие маленькие собачки съесть такого большого дурака? Ну, пойдем.

Они вошли в гостиную, устланную мягким ковром. Под большим розовым бумажным абажуром горела лампа. Собаки продолжали лаять на Стукина.

– Лавр Петрович! Это вы? – послышался женский голос из смежной комнаты. – Послушайте, что вы собак-то дразните!

– Я, Матильдочка, не один. Я привез к тебе одного человечка, – отвечал Хрустальников, кладя на пианино свою шапку. – Можно нам обоим войти?