Ступай и не греши
Шрифт:
Читатель, простим ее. Понять трудно, но простить надо.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ольга Палем еще продолжала верить, что, отдав Довнару четыре года жизни (лучшие свои годы!), она обрела на него права, которые когда-нибудь позволят ей назвать его своим мужем.
Но ее женская — чисто женская! — логика казалась Довнару безумием. После одной из таких ночей он исхлестал ее ремнем, словно приблудную собачонку, крича:
— Сумасшедшая… дура! С тобой хорошо только в темноте, а днем
Нет, не понимала. Панов, новый приятель Довнара, не раз предупреждал его, чтобы оставил свои шутки с огнем:
— Женщины, как научно доказал французский профессор психологии Сигиле, более жестоки, нежели наше поганое отродье, и поступки их зачастую непредсказуемы… Разве тебе, олуху царя небесного, не страшно встречаться с нею?
— Глупости, — небрежно отвечал Довнар, похваляясь властью над женщиной. — Эта стерва способна только на истерики да обмороки, но у нее не хватит духу на все остальное.
— Не знаю, не знаю, — сомневался Панов. — Я бы на твоем месте не стал испытывать судьбу.
— Ерунда все это, — убежденно говорил Довнар. — Моя пассия по-прежнему остается удобной во всех отношениях. Сама за все расплачивается даже в ресторане. Она чистоплотна. Фигура у нее — залюбуешься. Чего же еще желать от женщины?
Вот это уже настоящее свинство! С одной стороны, он жестоко преследовал Ольгу Палем, именно по его изветам полиция вторгалась в ее жизнь, отнимая даже любовные письма, а с другой стороны, человек мелочный и не в меру эгоистичный, Довнар не прерывал с нею близких отношений, на которые она, раз и навсегда опозоренная, всегда охотно отзывалась, готовая быть для него подстилкой, лишь бы с ним не расставаться…
Что это? Любовь? Страсть? Привычка?
Не знаю.
Об этом несоответствии надо бы спрашивать не у меня, а у женщин. Может быть, одни только женщины могут верно растолковать необъяснимые для меня поступки Ольги Палем.
Теперь их встречи происходили в случайных местах, обычно в малоприличных номерах «Палермо», «Сан-Ремо», у Яхимовича или в доме свиданий Цейтлера. Они снимали номер, за который расплачивался Довнар, на одну только ночь, предоставляя Ольге право платить за ужин с шампанским.
Однажды, решив вызвать ревность в Довнаре, Ольга Палем стала выдумывать то, чего не было, делая из мухи слона:
— Не скрою, что за мною в «Пале-Рояле» серьезно ухаживает солидный поручик лейб-гвардии Лопатин.
(Этого Лопатина, кстати, она ни разу не видала.)
— Откуда он взялся? — спросил Довнар.
— Из сто тринадцатого номера. Можешь проверить.
— Ну и что? — равнодушно хмыкнул Довнар.
Фантазии Палем хватило лишь на выдумку, очень наивную:
— Он собирается состоять атташе при странах Европы, а меня упрашивает, чтобы я при нем состояла… как
— Как же! — высмеял ее Довнар. — Только вас в Европе и не хватало. Путайся с кем хочешь, только не завирайся…
Ее ложь не произвела на Довнара никакого впечатления, ибо за четыре года он тоже хорошо изучил ее. Иногда, испытывая наслаждение от собственного садизма, Довнар приставал к ней — когда серьезно, а когда и даже шутливо:
— Слушай, а когда ты сделаешь пиф-паф?
— Давай, вместе… а? — предложила она.
Довнар был немало испуган, обнаружив, что Палем не расстается со своим «бульдогом» и при свиданиях с ним прячет его в своем ридикюле. Он сказал, чтобы она не дурила:
— Даже любимая лошадь может нечаянно убить хозяина копытом, а револьверы марки «бульдог» обладают дурной привычкой выстреливать, когда их об этом никто не просит.
Во время подобных свиданий, звякая кружкой Эсмарха, женщина уже не просила о розах брачного Гименея, но признаний в любви требовала по-прежнему. Довнар даже удивлялся ей:
— Все-таки ты неисправима. Ну зачем тебе мои признания, если встречаться можно и так, не тратя время на банальные слова, от которых ничто не изменится…
Говоря это, Довнар стоял возле окна, глядя на улицу, и услышал, как за его спиной что-то вдруг щелкнуло.
— Обернись, — потребовала она.
Довнар обернулся и увидел жуткий зрачок револьвера.
А выше сверкали блуждающие глаза Ольги Палем.
— Я не шучу, — сказала она. — На колени!
По выражению ее лица Довнар понял, что сейчас она способна на все, и он с грохотом пал перед нею ниц.
— Молись, — велела она ему.
Довнар подползал к ней, заклиная пощадить его:
— Олечка, счастье мое, светик… прости! Не надо…
— Считаю до трех. Если не сознаешься в том, что любишь меня, как раньше, я… я стреляю. Стреляю! Раз…
— Люблю! — закричал Довнар, в ужасе отпрянув от нее и забиваясь в угол. — Неужели не веришь? Люблю, люблю, люблю…
Ольга Палем отбросила «бульдог» на диван.
— Да врешь ты все, — устало сказала она. — Вылезай из угла… всю пылищу собрал. И не позорься… Я ведь чувствую, что твои слова не от любви, а от страха.
Довнару было стыдно, он отряхнул брюки от пыли.
— Вообще-то, — сказал он как можно равнодушнее, — ты, конечно, права. Я здорово испугался. Потому что ты сумасшедшая. Как говорят в народе, «с эфтакой-то бабы чего не станется?».
После каждого такого свидания его в сильном волнении поджидал студент Панов, радуясь видеть Довнара живым.
— Ох, смотри, Сашка, когда-нибудь не вернешься. Но я на твои похороны не пойду. С чего бы мне таскать гроб, в котором будет валяться такой здоровенный дурень…
Неожиданно Довнар повстречал в институте Кухарского.