Ступай и не греши
Шрифт:
И она забросила апельсины подальше от себя.
…Здесь я поймал себя на опасной мысли, что, наверное, мужчина все-таки не способен к точному описанию душевных и сердечных психологизмов женщины. Думается, о женщинах откровенно и достоверно способна писать только сама женщина.
А для нас, для мужчин, многое остается сокрыто.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Зато вот о мужчинах мне писать легче — особенно о подлецах, ибо я немало повидал их в своей чересчур сумбурной и не всегда праведной жизни…
Приехав в Одессу, Довнар повидался с Матеранским.
— Стефа,
— Изредка. Знаешь, как я теперь живу… скромно. А девки у Фаньки балованные, любят всякие гостинцы.
Скупой Довнар щедро отсчитал другу десять рублей:
— Вот тебе на одну шикарную ноченьку.
— Что-то я не пойму тебя, Сашка.
Поверх денежной подачки Довнар возложил фотографию Ольги Палем, внизу которой была золоченая надпись: «Одесса. Широкая, дом 17. Фотоателье г-на А. И. Горелика». Довнар просил приятеля оказать ему «крохотную» услугу:
— Там есть такая здоровая бабина — Зойка Ермолина, которая ведет картотеку всех девиц, заодно собирает их фотографии, чтобы никакая не могла вырваться из борделя замуж. Ты возьми ее фотографию, и пусть она украсит музей заведения госпожи Фаины Эдельгейм.
Стефан Матеранский простецки почесал себя за ухом:
— Понимаю. Ольга тебя оставила. Жаждешь отмщения?
— Не такой я мужчина, чтобы меня оставила женщина, я сам оставлю любую из них, — выспренне отвечал Довнар…
Тем временем Александра Михайловна тоже не сидела без дела. Если в былые времена эта почтенная дама называла Ольгу Палем в письмах «уважаемая Ольга Васильевна», то теперь она повадилась шляться по одесским юристам, чтобы, как она говорила, «вывести на чистую воду эту аферистку, а к тому же еще и жидовку…». В один из вечеров она возвратилась к своему семейному очагу, очень довольная собой:
— Сашенька, поздравь свою умную мамочку. Кажется, мне кое-что удалось сегодня… Адольф Викторович, ты его знаешь, был настолько любезен, что дал мне рекомендательное письмо к петербургскому адвокату Серебряному, который хоть самого черта лысого обманет… Ты с ним повидаешься в Петербурге, он тебя научит, как удобнее раздавить эту мерзавку!
В разговоре с сыном она вдруг хлопнула себя по лбу:
— Ах, дура! Как это раньше не пришло мне в голову? Надо обязательно повидать и Кандинского… Видишь, я согласна вытерпеть любое унижение, лишь бы моему сыночку было хорошо!
Ее замысел был прост и ясен: если Кандинский перестанет высылать деньги Ольге Палем, тогда, сильно отощавшая, эта гадюка сама выползет из своей норы в поисках пропитания. А если она покинет Петербург, ее Сашенька сделается свободен, дурацкая же «подписка», данная им Кухарскому по глупости, мигом обернется пустой бумажкой. С такими-то вот настроениями, заранее уверенная в успехе, Александра Михайловна появилась в конторе Кандинского — во всей своей материнской мощи.
— Василий Васильевич, — умильно начала она, уже неспособная играть очами, зато очень искусно игравшая зонтиком, — вы помните, какой чудесный человек был мой первый супруг, как он любил и уважал вас… не забыли?
«Вася-Вася» сразу насторожился, посерев лицом, а его уши, и без того длинные, вытянулись еще больше.
— Надеюсь, вы сами поняли мое намерение предостеречь вас, дабы эта негодница более не испытывала доброту вашего чистого сердца. Неужели вам самому не жалко своих денег, которые вы столь щедро отсылаете для ее разврата?
Кандинский все понял. Поднялся из-за стола:
— Значит, вам угодно, чтобы Ольга Палем осталась без денег и, не имеющая в Петербурге ни друзей, ни родных, она…
— Так, так, так, — закивала мадам Шмидт.
Кандинский долго вытягивал из кармана обширный платок, расписанный пляшущими чертями и бесенятами, он замедленно растряс его в длани, высморкался — как выстрелил из пушки. Потом взмахнул платком, словно развернутым флагом, указуя на дверь.
— Вон! — произнес он краткое резюме.
— Что, что, что? — не сразу поняла Шмидт.
— Я сказал ясно — прочь отсюда, халда старая, и скажи спасибо, что я не зову конторщиков, которые выведут тебя под руки и дадут коленом под ж…, чтобы ты враз поумнела.
Дама выкатилась, а Кандинский позвал бухгалтера:
— Вы приготовили перевод денег для госпожи Палем?
— Как положено. Я помню.
— Только учитывайте подписанные ею квитанции. В остальном же продолжайте высылать ей пособие, как это заведено…
Довнар уже давно низко пал в моих глазах.
Зато выше поднималась тщедушная фигура Кандинского.
14. ПО ЗАКОНАМ ПОДЛОСТИ
Читатель догадался и сам, что за время рождественских вакаций, проведенных в Одессе, благостные порывы в душе Довнара перемешались с отвратным вызреванием ненависти.
Мамочка, конечно, весьма преуспела в перевоспитании сына, как следует натравив его на Ольгу Палем, и Довнар — под энергичные стуки колес, равнодушно поглядывал в окно вагона, — реже испытывал жалость, зато слишком часто, вспомнив об Ольге, переживал почти яростное бешенство. Среди провожавших его на одесском вокзале была и кузина Зиночка Круссер (с ее «очаровательным копчиком»), мать потихоньку шепнула сыну, что она может быть для него подходящей невестой: «Зинуся получает в наследство от тетки богатый хутор на Черниговщине… соображай сам, что земля сейчас в большой цене!»
Паровоз, безжалостно разрезая российские пространства с юга на север, кричал истошно и надрывно, словно человек, предвещавший неотвратимое бедствие. Довнар «соображал».
Теперь в его бумажнике покоилось рекомендательное письмо к присяжному поверенному Серебряному, для ублажения которого приготовлено 500 рублей — вроде задатка, сумма которого способна потрясти любое воображение. Провожая сына в обратный путь, Александра Михайловна дала ему ценные указания:
— Если этот хапуга Серебряный скривит морду, ты скажи ему, что мы готовы пожертвовать и коробкой в сотню дорогих сигар. Но ничего больше не обещай, сам знаешь, что эти проклятые цицероны обожают гонорары, а сами наболтают — и ничего не сделают. Будь умнее!..