Ступай и не греши

Пикуль Валентин Саввич

— Очень приятно, — сказала она в полной растерянности. — Может, пройдете? Правда, у меня не совсем прибрано… извините. Терпеть не могу заниматься хозяйством.

5. КАК ЕМУ ПОВЕЗЛО

Пройдя в комнаты и долго выбирая удобную позу для расположения в кресле — так, словно он собирался позировать перед художником, желающим обессмертить его на портрете, — Довнар вежливыми словами начал свой гибельный и неотвратимый путь:

— Я бы, наверное, не осмелился тревожить покой одинокой очаровательной дамы, если

бы не одно важное обстоятельство, понудившее меня именно к этому. Собственно, — упивался Довнар своими словами, — я потревожил вас только потому, что я лично и моя драгоценная мамулечка давно желали выразить вам свою признательность за то доброе отношение, которое вы столь щедро распространили на моего младшего брата Вивочку…

Наверное, эти фразы были заранее написаны Довнаром и, заученные наизусть, произносились без малейшей запинки. Гладкие, словно обтесанные слова, хорошо притертые одно к другому, теперь стекали легко и свободно — как течет вода из кухонного крана, и, казалось, не закрой этот кран потуже, вода его вежливых слов будет струиться безостановочно.

— Не стоит вашей благодарности, — сказала Ольга Палем, остановив безудержное течение слов. — Давайте лучше поговорим о чем-либо ином. Вы учитесь, чтобы стать… кем?

Воротничок на шее Довнара имел круто загнутые уголки «лиселей», в узле галстука поблескивала матовая жемчужина.

— Сложный вопрос! — ответил он, переменив эффектную позу на более развязную. — Кем я хочу стать — этого не ведает даже моя любимая мамочка. Сейчас я студент математического факультета местного Новороссийского университета. Однако мир теорем и формул меня, признаюсь, не вдохновляет. Ну допустим, я получил диплом. А что далее?

— Далее… наверное, завидное будущее.

— Будущее? Где вы усмотрели это завидное будущее? В лучшем случае я стану преподавателем в гимназии, благо ни Эйлера, ни Араго из меня никак не получится. А тогда простителен вопрос: что же ждет меня впереди?

— Что? — эхом откликнулась Ольга Палем.

— Ни-че-го… пустота, — энергично отозвался Довнар. — В жизни все-таки следует иметь не кусок хлеба, а лучше кусок роскошного торта. Я помышляю податься в область медицины, ибо врачи гребут деньги лопатой, а потом отвозят их в банк тачками. Смотрите, как живут Боткин или Захарьин…

Он замолк, размышляя, наверное, о том, как живут боткины и захарьины. Ольга молчала тоже. Довнар продолжил:

— Мы существуем на этом поганом свете только единожды, и второй жизни не дано, об этом не следует забывать. Если я стану принимать клиентов под вывеской частного врача, то, согласитесь, это намного прибыльнее, нежели ежедневно втемяшивать в тупиц-гимназистов великое значение Пифагора…

Ольге Палем, послушавшей Довнара, стало даже неловко, ибо все ее знание мира ограничивалось романами с неизбежным поцелуем в конце, после чего главная героиня «задыхалась от бурной страсти». А тут тебе сразу и Араго с Пифагором, да еще Боткин с Захарьиным, названные столь легко, словно Довнар накидал их в тачку лопатой, а сейчас отвезет всех на свалку, чтобы потом резать шикарный торт своей будущей жизни.

— Итак, все ясно! — решительно

заявил он, быстро покинув кресло, и прошелся по комнате, явно красуясь.

Ольга Палем, грустная, взирала в окно, и там она видела, как первый осенний лист, забавно кружась в воздухе, вдруг жалко и безнадежно прилип к мокрому стеклу. «Вот и я так же», — подумалось ей. Начиналась осень 1889 года…

Довнар вдруг круто остановился:

— Простите, я не слишком вас утомил?

— Нет, что вы!

— О чем же вы так печально задумались?

— Мне уже двадцать три. А… вам?

— Мне двадцать два.

— И вы пришли… — начала было она.

— Дабы выразить вам душевную благодарность, — был четкий ответ. Довнар постоял. Подумал. Закончил: — За брата.

— И это… все? — повернулась к нему Ольга Палем.

«Он боится идти в бедлам Фаньки Эдельгейм и потому пришел ко мне», — вдруг резануло ее чудовищной догадкой.

Но ответ молодого человека прозвучал совершенно иначе.

— Пока все, — сказал Довнар. — Спокойной ночи.

Когда Довнар спускался по лестнице, Ольга Палем слышала, как он насвистывает. Она разделась и легла в постель. Ей тоже хотелось свистеть — так же красиво и так же бравурно, как это делал Довнар, но у нее, глупышки, ничего не получалось.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Утром она навестила Кандинского в его конторе и сразу, уронив голову на стол, начала громко плакать.

— Деточка, что с тобою? — испугался Кандинский.

— Не знаю.

— Ты… влюблена?

— Наверное.

— Так это же очень хорошо. Скажи, кто он?

— Довнар-Запольский. Студент. Математик.

— Поздравляю, — разволновался Вася-Вася, со старческой нежностью погладив ее по руке, так соблазнительно откинутой поверх стопки бумаг с колонками дебетов и кредитов его конторы. — Я ведь когда-то знавал и батюшку этого студента. Вполне порядочная и культурная семья. Впрочем, покойный всегда был под каблуком своей ненаглядной, это уж правда… Скажи, деточка, ты ни в чем не нуждаешься?

— Нет. Спасибо.

— Но ты не забывай своего старого пупсика. Я совсем не желаю, чтобы ты, моя прелесть, в чем-то себе отказывала. Все-таки объясни, ради чего ты сегодня ко мне пожаловала?

Ольга Палем откинула голову, вытерла слезы.

— Просто так. У меня же, Василий Василич, никого больше нет. Я одинока, как бродячая собака… Наверное, помешала вам, да?

— Если говорить честно, то — да! Я так занят, так много дел. Впрочем, — засуетился Кандинский, — мой «штейгер» стоит у подъезда, Илья сегодня трезв, аки херувим, и он отвезет тебя хоть на край света…

Ворохи желтых листьев вихрились в воздухе, все вокруг было так красиво и замечательно, так легко ей дышалось, когда, опустив вуаль со шляпы, Ольга Палем — барыней! — катила по Ланжероновской, а потом рысак вынес ее прямо на Дворянскую и замер на углу Херсонской — возле здания Новороссийского (иначе Одесского) университета.

Ольга велела кучеру обождать, но из коляски богатого «штейгера» не вышла и осталась сидеть, широко раскинув руки по краям дивана. Желтые листья кружились долго…