Стылая Топь. Эспеджо
Шрифт:
Я стиснул зубы и медленно пошёл вдоль стен, стараясь по возможности не приближаться к решётке, вызывающей у меня просто панику. И больше всего, наверное, пугало то, что и Коста воспринимал это место если не с ужасом, но чрезвычайно негативно, почти агрессивно. Я отчётливо чувствовал его желание разрушить этот подвал, обвалить стены, а предварительно выжечь здесь всё дотла, чтобы и следа не осталось от этого мерзкого места.
Каждый шаг давался мне с трудом, словно я шёл сквозь густой кисель, липнущий к телу и мешающий двигаться. И я ничего, совершенно ничего не чувствовал: никакого зова, никакого даже маленького намёка на то, что здесь есть что-то нужное мне. Может быть, для этого необходимо обладать какими-то способностями, которые у меня ещё не проснулись или которых вообще нет? В душе медленно поднимало голову отчаяние…
И тут, как будто в ответ на мои мысленные просьбы, я ощутил… Это сложно, практически невозможно описать словами: словно откуда-то потянуло тёплым весенним ветром, таким, который можно почувствовать, когда солнечным майским днём выйдешь из душного помещения на улицу. Я замер, кажется, даже не донеся ногу до пола, и изо всех сил потянулся навстречу этому ветру, раскрылся, словно предлагая себя. Наверное, это Коста помог мне, но тогда это не имело никакого значения, я всего себя вложил в ответное движение, и ветер стал ощутимее, заметнее, он звал, тянулся ко мне…
Я сделал шаг, другой, третий, и вдруг почувствовал, что тональность зова изменилась: в весенний ветер вплелась едва заметная нотка странного запаха. Повеяло затхлостью, гнилью, смертью… и я понял, что почти уткнулся в решётку.
Постояв несколько секунд, я понял совершенно не обрадовавшую меня простую вещь: то, что мне нужно, находится внутри, в одной из камер, той, которая справа. То есть для того, чтобы забрать своё пока неведомое оружие, я должен войти внутрь. Сама мысль об этом вызывала не только холодный пот, но и ломоту в костях. Сейчас я на своей шкуре понимал значение слов «до боли не хотелось». Протянул руку, но с трудом сдержал стон, настолько сильной была пронзившая её боль. Да ну его на фиг, это оружие!
Я сделал уже шаг назад, подальше от решётки, но каким-то запредельным усилием воли остановил себя. Вспомнил, каким беспомощным чувствовал себя, когда смотрел на прикинувшуюся Кирой тварь. Что я мог бы ей противопоставить? Ведь не надо быть особо умным, чтобы понимать, что спасло меня только заклинание, которое подсказал Коста. А если бы оно не сработало? Так что оружие мне нужно, и если надо немного потерпеть… значит, надо.
Стиснув зубы так, что, казалось, они сейчас раскрошатся, я сделал этот немыслимо трудный шаг назад. Решётка была прямо передо мной, и меня снова захлестнуло волной боли, тьмы, смерти, леденящего, вымораживающего холода. Что бы там ни было, то, что веяло таким нежным весенним теплом, оно не должно оставаться в этом страшном месте. Я должен, я просто обязан его забрать отсюда… Унести, дать новую жизнь, дать возможность снова служить тому делу, для которого его создали. Не знаю, чьи мысли вплетались в мои: был ли это Ловчий или ко мне взывало неизвестное оружие. Это было совершенно не важно…
Первое же прикосновение к решётке обожгло пальцы злым холодом. Он вполз под кожу и моментально добрался до костей, с восторгом вгрызаясь в них, лишая возможности двигаться. Где-то внутри забормотал непонятную скороговорку Коста, и смертельный холод, поползший от ладони к плечу и дальше, к сердцу, замедлил своё движение. Я понял, что у меня немного времени, точнее, его почти совсем нет. Коста, в очередной раз помогающий мне, долго не продержится, а стоит ледяной волне добраться до сердца — тут для меня всё и закончится.
Я, не обращая внимания на терзающую руку боль, распахнул дверь в последнюю правую камеру и замер на пороге. Зов стал ощутимее, ближе, я знал, что нужный мне предмет находится вон там, в углу. Кажется, я застонал вслух, а может, мне показалось, но шаг за шагом я, преодолевая сопротивление, приближался к нужному месту. Мне уже казалось, что я вижу какой-то свет, словно пробивающийся сквозь плотную ткань.
Чуть не рухнув на колени, я доковылял до остатков лавки и откинул в сторону то, что когда-то, наверное, было набитым соломой тюфяком. Теперь же от него остались лишь лохмотья и кучки перепревшей гнилой травы. Я, уже не думая ни о какой брезгливости, судорожно стал шарить по лавке и неожиданно нащупал какой-то небольшой свёрток. Как только я коснулся его, боль отступила, и я понял — это то, что я искал.
Даже не думая о том, что находку надо рассмотреть, я повернулся к выходу и увидел, как дверь в камеру медленно начинает закрываться. Наверное, такого ужаса я не испытывал ещё никогда, и именно он придал мне сил для рывка. Я, напрягая все мышцы и связки, совершил запредельный для меня прыжок и чудом успел проскользнуть между дверью и стеной. В полной прострации я смотрел, как ржавая решётка сомкнулась со стеной, не оставив даже намёка на замок. Куда он делся — это вопрос не ко мне, я не имею ни малейшего представления. От мысли, что я мог остаться там, внутри, без малейшей надежды, что меня когда-нибудь найдут, и без шансов открыть дверь, мне стало плохо, во рту появился отвратительный медный привкус.
Крепко сжимая в руке добытый свёрток, я выбрался из погреба, а затем и из дома, и свежий утренний воздух, лучи восходящего солнца, шелест ветвей показались мне самым прекрасным, что существует в мире.
Я сидел на крыльце, прислонившись спиной к шершавым доскам и вдыхал свежую утреннюю прохладу. И без того чистый лесной воздух после жуткого подвала казался сладким и совершенно восхитительным. Я пил его и никак не мог насытиться. В эту минуту мне было совершенно безразлично, что меня может увидеть превратившаяся в Киру тварь, это не имело ровно никакого значения. Я прикрыл глаза и, чувствуя, как успокаивается сердце и выравнивается дыхание, осознал, что пальцы всё ещё судорожно сжимают вынесенный из подвала свёрток.
Посмотрев на ещё только намекающее о своём присутствии солнце, я устроился поудобнее и положил на колени какой-то совершенно невзрачный, перевязанный старой верёвкой пакет. Ткань, в которую был завёрнут загадочный предмет, выцвела, определить её первоначальный цвет не представлялось возможным. Я повертел его в руках, чувствуя — помимо своего — нетерпение и совершенно нормальное человеческое любопытство Косты.
Узлы на верёвке за прошедшие годы ссохлись и слежались так, что не было смысла даже пытаться их развязать. Я попробовал, конечно, но тут же бросил это безнадёжное занятие: узлы затянулись намертво. Пошарив по карманам, я, к собственному удивлению, обнаружил зажигалку, которую, собираясь, бросил на всякий случай в рюкзак, а потом зачем-то из него вынул да так и не удосужился положить обратно.
Я не стал изобретать велосипед и просто, щёлкнув зажигалкой, пережёг верёвку. Дальше дело пошло веселее, и я, сбросив путы старой бечевы, с удивившей меня самого робостью начал разворачивать полуистлевшую ткань. Когда наконец-то последний слой материи был отброшен в сторону, я осторожно взял в руки старенькие потёртые ножны, из которых виднелась достаточно широкая рукоять. Я осторожно взялся за неё, мельком подумав, что не могу сходу определить материал, из которого она сделана. Больше всего он был похож на кость, но, наверное, это не слишком удачное предположение?