Стылый ветер
Шрифт:
Конечно, тогда он был в ермолке и красном кафтане с позументами, а теперь в итальянском камзоле и кожаной шляпе с пером. Но лицо... Я чуть не поперхнулся своей выпивкой, когда понял – вот ОНО! Стефана снова не подвело его звериное чутье на нечисть. Ведь это он послал меня в Линц! Где этот солдат, там и Мария, там и Цебеш! Конечно, я стал за ними следить... Их было двое, этих солдат. Один – которого я узнал, и второй с ним – мне незнакомый. Но они наверняка были вместе. И пили так, словно отмечали какое-то важное, только что удачно законченное дело. А когда я понял, ЧТО ИМЕННО они могут праздновать, то чуть не протрезвел от ужаса...
Одному мне их было, конечно, не взять. Метнулся в трибунал. Собрал несколько человек: двух баварских аркебузиров, еще двух солдат из команды Бибера. О, как мы мчались! Что это была за погоня! Они чуть не ушли у нас из-под носа. Но в телеге, в которой укатили эти двое, была Мария! Я и ее узнал... Какая гонка! Я чуть не свалился с коня. А когда за мостом, после поворота, увидел в двадцати шагах от себя нацеленные прямо на нас мушкеты...
Господи! Наказуешь Ты меня или милуешь? Благо или беда то, что происходит с нами? Воистину, неисповедимы пути Твои. Наверное, я был слишком пьян... Или это просто моя счастливая судьба? Так или иначе, но, пальнув из пистоля, я потерял равновесие и выпал из седла, как раз в тот момент, когда они дали залп из мушкетов... Падая, голову себе разбил о дорожные камни. Но именно это спасло меня от неминуемой гибели. Один из головорезов Цебеша ходил по поляне и добивал всех, кто еще шевелился. Меня он не тронул. Решил, верно, что я до смерти разбился. Немудрено было так решить, когда я лежал в луже собственной крови.
Все, все в руце Твоей, Боже! В живых Ты оставил меня, чтобы направить Твою карающую длань... Амен. Надо писать Стефану. Скорее, и как можно короче. А то они снова уйдут».
И Матиш взялся за перо.
«Опознал в Линце Марию и одного из розыс...» – капрал, морщась от пронзившей голову боли, пошевелил губами, пытаясь произнести то, что собирался написать. – Розыски... выва... е-мых, – плюнул с досады, зачеркнул последнее слово и написал следом: – «Албанца нашел. Погоню за ними... Ранен засаде. Голова. Другие все убиты. Мария и сообщники ушли. Слышал их разговор. Обрывки: „юг, венец“. Шли подкрепление. Матиш».
Поставив жирную точку, Матиш решительно запечатал письмо.
– Бибер! – На лице капрала появилась недобрая улыбка.
– Я здесь! – Лейтенант полиции Христа города Линца вытянулся перед ним по стойке смирно.
– Повезешь это письмо в Грац. Завтра чтобы оно было там. В сопровождение тебе даю последнего своего мюнхенского аркебузира, Тубвельта.
– Да-да, – закивал головой толстяк Тубвельт.
– Слушай внимательно, парень, – продолжил Матиш, обращаясь к баварцу. – Если этот офицер попытается вскрыть письмо, улизнуть или просто поедет в Грац недостаточно быстро, просто застрели его, как пособника еретиков. Таков приказ комиссара Карадича. Понял?
– Да-да! – радостно потер руки баварец.
– А вас, сударь, – повернулся Матиш к Биберу, – я предупреждаю. Письмо важное и срочное. Сколько лошадей вы загоните, меня не волнует, но чтобы завтра письмо было в Граце.
– Но я... Как же можно бросить вверенный мне Линц, отряд полиции?..
– Не беспокойтесь, сударь. Я о них позабочусь. С этого момента я, в соответствии с инструкциями комиссара Карадича, принимаю у вас командование над силами полиции Христа в Линце. А вашу дальнейшую судьбу будет решать сам комиссар. Ступайте!
Бибер открыл было рот, чтобы возразить, но, помедлив, безмолвно захлопнул его, развернулся кругом и на прямых, негнущихся ногах двинулся прочь.
«Интересно, что сделает с Бибером Стефан Карадич, если этот болван подвернется комиссару под горячую руку?» – Матиш от удовольствия сощурился. Он от души посмеялся бы над Бибером подольше. Но нынче его терзали тревога и страх.
«Боже, ответь! Подай хоть какой-нибудь знак! Что мне теперь делать?.. Отчего так болит голова? Отчего мне так... так страшно скакать за ними в погоню? Ужас охватывает меня при одной только мысли об этом... Разве в первый раз я попадаю в переделку? И разве пристало солдату бояться смерти? Ведь не дрожали у меня колени, когда мы ходили в атаку на янычар. И когда мы стояли всего вчетвером против нескольких сот готовых взбунтоваться крестьян, я не дрожал... Отчего же сейчас меня всего колотит при одной только мысли... Словно я должен отправиться в погоню за самим Сатаной... Да хоть бы и так! Пусть я трус, если дрожу теперь как осиновый лист. Но разве это оправдание? Ведь дело даже не в капитане. Я и сам не могу, не смею теперь отступить... Отче наш! Ты же еси на небеси. Да будет воля Твоя!» – Скрипнув зубами, Матиш встал из-за стола.
– Слушай мою команду! Все, кто может еще держаться в седле, – готовиться к походу. Через три часа выступаем!
«Да, я испуган, – подумал в заключение Матиш. – Но пусть теперь дрожит от страха и тот, кто меня испугал!»
Телега, вместо того чтобы нести их прочь, подальше от Линца, стояла неподвижно. Дорогу снова преградила колонна военных, двигавшаяся по пыльной дороге им навстречу – на северо-восток. Казалось бы, откуда в этой нижнеавстрийской глубинке взяться такому отряду? Но они шли, напевая и насвистывая что-то свое, боевое. Неаполитанцы, тирольцы, австрийцы. Бравые мужчины, с открытыми, радостными лицами. Они шли на войну, словно на праздник. С ними бодро шагал капеллан в сутане, ставшей серой от бесконечной дорожной пыли. В такт их движению бил барабан.
«А ведь многие из них никогда не вернутся назад... Чему они радуются? Почему так спешат, словно идут на праздник? Неужели умирать и убивать других – это такая радость?» – подумала Ольга.
Чуть в стороне от колонны, в окружении трех конных офицеров, на породистом скакуне ехал молодой человек, видимо капитан отряда. Благородные, даже красивые черты лица. Уверенно жестикулируя, он объяснял что-то офицерам, и те согласно кивали. Кавалькада промчалась совсем радом. Капитан бросил на телегу цепкий, оценивающий взгляд, и Ольга кожей почувствовала, как напрягся сидевший рядом с ней Ахмет. Сейчас один только взмах руки, короткий приказ, и они могут оказаться в руках солдат... Нет. Проехали мимо. Капитан не нашел пользы в том, чтобы конфисковать их телегу и лошадей... Он не только на них, на всю округу, на холмы, поля и деревни смотрел так, словно сам только что их захватил. Свежий ветер трепал его выбившийся из-под шляпы со страусиными перьями локон, а глаза блестели азартом и предвкушением скорой добычи.
Дорога была свободна. Телега тронулась.
«Сатана потому и рвется сюда, что слишком многие здесь смотрят на мир вот так... Сколько лет будет этому капитану, когда война кончится? Шестьдесят? Больше? Сколько лет ему будет, если его не убьют, если он не заболеет от дурной воды и пищи, от загноившейся раны?.. Интересно, если ему оторвет ноги ядром, это его остановит? Или жажда победы и власти и тогда заставит его вести в атаку своих солдат? Помнится, я читала о генерале Торстенсоне, который, даже будучи разбит ревматизмом и ранами, провоевал до конца войны на носилках... А другой, Паппенгейм, получив в бою смертельную рану, все спрашивал ординарцев, где его враг, шведский король Густав-Адольф. И лишь узнав, что король тоже убит в этом сражении, безумец произнес: „Я счастлив" – и умер с улыбкой на устах... Теперь я понимаю, что это за люди. Интересно, хоть раз за человеческую историю, хоть кто-нибудь из развязавших войну понимал, на ЧТО обрекает себя и других?.. Греки, направляясь на штурм Трои, вряд ли собирались воевать там десять лет. И Гитлер рассчитывал исключительно на блицкриг. Сколько еще тысяч лет должно пройти, чтобы мы, наконец, осознали...»
Барабанный бой и веселая песня затихали где-то позади, а Ольга вспоминала приснившиеся ей стихи о уже идущей войне:
Чтобы душу спасти, чтобы в ад не попасть,Вы за веру ведете войну.Но в сердцах не Господь, а всемирная власть —Власть призвать в этот мир Сатану.Честолюбцы безумной отваги полныВновь и вновь перекраивать свет.Миллионы погибнут под смех Сатаны,Ради бога, которого нет.Тридцать лет. Пол-Европы. Руины и кровь.И пожар вы не в силах унять.Так никто не хотел!.. Но забыта любовь.Никому ничего не прощать!И старик генерал, что не в силах ходить,Вновь отряды ведет за собой.Убивать, чтобы жить.Выживать, чтобы мстить.На носилках – вперед – на убой.