Суббота
Шрифт:
В этот миг Бакстер оборачивается к нему. Он облизывает губы; лицо его расплылось в блаженной слюнявой улыбке, глаза горят, голос дрожит от восторга:
— Я согласен! Пойду на испытания! Они думали, все будет по-тихому, но от меня не скроешь.
— Тьфу, блин! — бормочет Найджел.
— Вот и хорошо, — спокойно отвечает Пероун.
— Ты мне хотел что-то показать?
— Да, документы из Америки. Они наверху, у меня в кабинете.
Он уже почти забыл о своей лжи. Снова ловит взгляд Тео, тот подбадривает его взглядом. Но сын не знает, что никаких документов в кабинете нет. И не представляет, как опасно разочаровывать Бакстера.
Сунув книгу в карман, Бакстер выхватывает нож и машет им перед лицом Пероуна.
— Пошли, пошли! Ты первый, а я за тобой!
Он в таком восторге, что, пожалуй, еще кого-нибудь пырнет ножом на радостях.
— Пошли! Ты мне все покажешь, все расскажешь! Все-все про эти испытания!
Генри изнывает от желания подбежать к Розалинд, поцеловать ее, прикоснуться, хотя бы перекинуться парой слов — хватит и малейшего контакта. Но Бакстер стоит перед ним, и Пероун ощущает металлический запах его дыхания. Первоначальная идея была в том, чтобы отвести его подальше от остальных, чтобы Найджел не кинулся на подмогу. Теперь как раз повод нашелся. Так что, бросив последний отчаянный взгляд в сторону Розалинд, он поворачивается и медленно идет к двери.
— А ты тут присмотри! — бросает Бакстер Найджелу. — За ними глаз да глаз нужен!
Вслед за Пероуном он выходит в холл. Оба поднимаются по каменной лестнице, в тишине гулко отдаются их шаги. Генри старается вспомнить, что за бумаги лежат у него на столе, какие из них можно будет выдать за американские материалы. Но ничего не помнит. Острая необходимость хоть что-нибудь придумать путает его и сбивает с толку. На столе стоит пресс-папье и старый тяжелый степлер: то или другое можно метнуть Бакстеру в голову. Больше нет ничего. Даже ножа для бумаг. Ортопедическое офисное кресло с высокой спинкой слишком тяжелое — не поднять. Бакстер идет за ним по пятам, чуть не наступая ему на пятки. Что, если пнуть его ногой?
— Я знаю, это всегда скрывают, — говорит он. — Потому что им на нас плевать, только о себе думают…
Они уже почти дошли, осталось несколько ступенек. Даже если бы испытания в самом деле проводились, почему Бакстер так уверен, что, оказавшись у себя в кабинете, доктор будет показывать ему документы, а не позвонит в полицию? Потому что в отчаянии он хватается за соломинку. Потому что эмоции его нестабильны, а способность к критическому мышлению снижена. Потому что хвостатое ядро и путамен его стриатума поражены болезнью. Но все это неважно. Пероуну нужен план, срочно нужен план, мысли лихорадочно скачут, теснят друг друга, а тем временем они с Бакстером уже поднялись и стоят возле кабинета, на лестничной площадке с высоким окном.
Генри останавливается на пороге, надеясь увидеть в комнате что-нибудь, что ему поможет. У настольных ламп — тяжелые основания, но мешают спутанные шнуры. На книжном шкафу — каменная статуэтка: пожалуй, он дотянется до нее, если встанет на цыпочки. В остальном комната как музей, посвященный прежним беззаботным временам: на кушетке, на бухарском ковре, лежит ракетка, он бросил ее здесь, когда пришел с корта и решил посмотреть список пациентов на понедельник. Мерцающая заставка на компьютере у стены: живые картины звездного неба, все эти туманности, черные дыры и красные гиганты, призванные возвысить ум над суетой, сейчас не помогут абсолютно. На старом столе у окна — горы бумаг. Может быть, единственная его надежда.
— Давай, давай!
Бакстер подталкивает его в спину, и они вместе входят в кабинет. Странное ощущение, словно во сне: медленно, молча, без возражений идешь навстречу собственной гибели. Генри не сомневается, что Бакстер способен его убить не раздумывая.
— Ну где? Покажи!
Нетерпелив и доверчив, как ребенок, но ребенок с ножом в руках. Оба они — по разным причинам — очень хотели бы, чтобы сказка об испытаниях стала явью и Бакстер попал в когорту избранных. Генри подходит к столу у окна: здесь лежат две стопки научных журналов и распечаток. Новая технология графтинга позвонков… новая технология открытия заблокированных сонных артерий… Автор этой статьи высказывает сомнение в действенности хирургического иссечения globus pallidusпри болезни Паркинсона. Ее-то Пероун и выбирает. Что делать дальше, он не представляет — просто оттягивает неизбежное. Никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким.
— Здесь описана структура, — начинает он. Голос его дрожит, как и положено лжецу. Но с этим Пероун ничего поделать не может и просто продолжает: — Вот, видишь? Globus pallidus— бледный шар. Очень красивый, верно? Он погружен глубоко в базальные ядра. Один из древнейших элементов corpus striatum— полосатого тела. Вот… Он, как видишь, разделен на два сегмента, которые…
Но Бакстер его больше не слушает, он повернул голову и прислушивается к тому, что происходит внизу. Слышны быстрые тяжелые шаги, затем — грохот распахнутой и захлопнутой входной двери. За один день его дважды бросили?! Бакстер выскакивает из кабинета на лестничную площадку. Генри бросает статью и бежит следом. По лестнице гигантскими прыжками, перескакивая через три ступеньки, сжимая кулаки, к ним мчится Тео. Он кричит — просто кричит, без слов, но звучит этот крик как приказ. Генри бросается на Бакстера сзади. Тот выхватывает нож, но в этот миг Генри хватает его обеими руками за кисть руки и выкручивает. Секунду спустя Тео перепрыгивает через две последние ступеньки, хватает Бакстера за отворот кожаной куртки, рывком разворачивает, пытаясь свалить с ног. В то же время Пероун толкает его в плечо, и вдвоем они сбрасывают Бакстера с лестницы.
Он падает спиной вперед, раскинув руки, все еще сжимая нож. Время словно застывает, доля секунды растягивается в вечность: тишина, и неподвижность, и Бакстер, застывший в воздухе, смотрит прямо на Пероуна, и на лице его, в его карих глазах не ужас, не гнев, а удивление. А затем — обида и укор. Он, Генри Пероун, богач, щедро одаренный всем, что только можно пожелать, — работой, деньгами, положением, известностью, а главное, семьей (красавец сын с сильными руками гитариста, пришедший к нему на помощь, дочь — талантливая поэтесса, безупречная даже в наготе, знаменитый тесть, умная и любящая жена), отказался поделиться ничтожной частицей своих богатств с Бакстером, нищим, у которого дефектный ген отнимает последние жалкие крохи жизни.
Каменная лестница высока. Левая нога Бакстера с колокольным звоном пересчитывает столбики чугунных перил; через несколько мгновений голова его с грохотом ударяется о пол, он отлетает к стене и лежит недвижно.
Все они в шоке, каждый по-своему; шок не проходит и через много часов после того, как уходит полиция и «скорая помощь» увозит Бакстера в больницу. Время от времени кто-нибудь принимается вспоминать пережитое, плакать, после чего наступает тягостное молчание. Никто не хочет оставаться один, так что все собираются в гостиной, на нейтральной полосе, отделяющей их пока от дальнейшей жизни. Юные Тео и Дейзи приходят в себя быстрее всех: они отправляются на кухню и приносят оттуда бутылки с красным вином, минералку, соленые орешки в вазочке, лед и салфетку — холодный компресс для разбитого носа.
Вино крепкое, но на Генри никак не действует, и он переходит на воду. Всем им сейчас нужно быть вместе — сидеть рядом, держаться за руки или хотя бы касаться друг друга. Полицейский, уходя, предупредил, что завтра утром придут его коллеги, чтобы снять показания с каждого отдельно. Поэтому сейчас их просят не обсуждать и не сравнивать свои впечатления. Требование невозможное, никто и не думает его выполнять. А что им еще остается? Только говорить, и умолкать, и снова говорить. Им кажется, что они тщательно анализируют случившееся, на самом же деле просто восстанавливают ужасные события. Они описывают все, что запомнили: как эти двое вошли, как тот встал, как этот, с лошадиной физиономией, развернулся и выбежал за дверь… Им нужно пережить все это еще раз, увидеть с разных точек зрения, осознать, что все это случилось на самом деле, и, сравнивая свои мысли и наблюдения, еще раз убедиться, что кошмар позади и что они вернулись в социум, без которого человек — ничто. Злодеи подчинили их себе, лишив их возможности общаться и действовать сообща; но теперь эта способность к ним вернулась.