Субмарина
Шрифт:
Ноги отплясывают танец святого Витта, мелкими глотками он пьет колу из банки. Иван сидит на деревянной лавке в прачечной, меня ждет. Его одежда пахнет сильным дезинфицирующим средством, которым обрабатывают одежду секонд-хенд. Острый химический запах цветов, как будто тебя насилует луг.
Я подаю знак, он встает, поправляет новую прическу и идет за мной.
Мы молча шагаем по улице, он ускоряется, опережает меня на пару шагов, тормозит, и мы снова идем рядом.
Угощаю его своими греческими сигаретами. Он глубоко затягивается и кашляет, но
— Наслаждайся, это последняя пачка греческих.
— По вкусу как сено.
— Да, зато дешевые. А что, югославские намного лучше?
— Я не знаю, я не курил, когда…
Оставляю его ждать на лестнице. Стучу в дверь Тове, три раза, просто чтобы убедиться, что ее нет дома Никто не отзывается, и я машу Ивану. Иду по коридору, Иван следом, с опаской. Подходим к комнате Софии. Я едва успеваю постучаться в дверь, как она открывает. У нее синие тени, волосы забраны за уши двумя заколками, чистое летнее платье, не мятое. Иван проходит за мной в комнату. Поскольку я молчу, София представляется сама. Пожимает ему руку. Иван едва слышным шепотом произносит свое имя. Когда нас трое, комната кажется еще меньше. Я сажусь в кресло. Иван стоит, нервно оглядываясь, пока я не говорю, что он может присесть на кровать. София разливает по бокалам белое вино. Хочет что-то сказать, но у нее не получается, она нервно смеется. Затем спрашивает:
— Как давно вы знакомы?
— Четыре-пять лет. Правильно я говорю, Иван?
— Да. Ну, если…
— Думаю, что так.
Она протягивает нам по бокалу. Садится за стол. Иван держит бокал за ножку, не знает, что с ним делать.
София смотрит на него, говорит:
— Если ты не любишь вино, то…
— Мне оно не нравится…
Я говорю:
— Возьми и выпей, Иван.
— Да, но мне не очень…
Я говорю:
— Выпей…
София берет у него бокал.
— Конечно, не надо пить, если тебе не хочется. Может, хочешь кофе?
Он кивает, глядя себе под ноги.
— У меня только растворимый, надеюсь, ты…
— Хорошо.
Она идет в туалет, наливает воды в электрический чайник, включает его.
— А еще у меня есть «Сбой».
— Какао?
— Да, если ты пьешь какао…
— Я хотел бы какао.
— Значит, будет какао.
Вынимаю сигареты из нагрудного кармана, вытряхиваю одну себе, одну даю Ивану.
Он засовывает ее в рот, вынимает, спрашивает:
— Ничего, если мы здесь покурим?
Она ободряюще улыбается — да, конечно.
— Но приятно, что ты спросил. Тебе есть чему поучиться, Ник.
— Чему?
— Хорошим манерам, конечно же.
И она любовно мне улыбается: дескать, она может себе позволить немножко меня подразнить. Теперь мы все друзья.
Чайник вскипел, она наливает в чашку воды. Кладет две ложки какао и тщательно перемешивает. Протягивает чашку Ивану:
— Горячее пока.
Он дует на какао.
— Скажи, если надо добавить какао. Невкусно ведь, когда жидкое.
— Да нет, отличное какао.
Он осторожно делает глоток.
— Отлично. Хорошее какао.
— Ну! — говорю я достаточно громко, чтобы они замолчали.
— Ну что, начнем?
Тишина. Все молчат. Я слышу где-то на улице визг тормозов.
На какую-то долю секунды у меня появляется надежда, что за этим последует звук столкновения. Звук удара металла о металл. Авария. Кровь, переломанный позвоночник, семью из четырех человек медленно извлекают из искореженной машины, шаг за шагом. Мы стоим и смотрим. Общага пустеет, все выходят на улицу. Люди, с которыми я так редко встречаюсь. Студент, который уже четыре года не может дойти до экзамена, но до сих пор утверждает, что ждет комнату в общежитии. Кристиан Мэдсен, в ослабленном галстуке, Тове, она в больнице, но все равно здесь стоит. Откуда-то с улицы раздается звук сирены. Старый придурок тоже здесь, со своей тележкой, своими чучелами. Иван не выносит крови, слишком много пришлось ее повидать. София подносит руку ко рту, я обнимаю ее. Мгновение упущено, и Иван уходит, исчезая вдали, а мы вдвоем возвращаемся в комнату. София плачет, а я говорю что-нибудь вроде: «нельзя так быстро ездить». Или: «такова жизнь» — не обязательно должен быть смысл.
С визгом сжигая резину, машина отъезжает. Я, улыбаясь, смотрю на Софию:
— Сними, пожалуйста, платье.
Она нервно переводит взгляд от меня к Ивану, прихлебывающему свое какао, и обратно на меня.
— Ну давай, сними платье.
Возится с бретелькой.
— Может, мы просто посидим…
— Давай снимай.
Иван смотрит под ноги:
— Ник, это не обязательно. Ничего страшного не случится, если…
— Давай, солнышко, сними платье.
Я склоняю голову набок. «Солнышко» сделало свое дело. Так я ее раньше не называл. Она снимает бретельки, и платье спадает на бедра. На ней белый лифчик, темные соски смотрят на нас сквозь тонкую ткань. Я смотрю на Ивана, он поставил какао, не может глаз отвести от груди. Она расстегивает лифчик и роняет его на пол.
— Подойди к ней, Иван.
Он смотрит на меня, я делаю знак, показывающий, что ему можно. Не отводя глаз от груди, он встает перед ней на колени.
— Красивая грудь у нее, как ты считаешь, Иван?
Он отвечает прерывистым голосом, не поворачивая головы:
— Да.
— Хочешь потрогать?
— Да.
— Так давай.
Он медленно поднимает руки, кладет их, как две чаши, на грудь. Держит.
— Сожми их немножко. Они не настолько нежные, как тебе может показаться.
Он робко сжимает.
Я смотрю на огонек сигареты, на огонь, медленно сжирающий бумагу, кольцом охватывающий неплотно набитую сигарету.
Она наклоняется, он берет одну грудь в рот. Нежно посасывает ее. Сначала одну, потом другую.
Воздух в комнате тяжелый, застоявшийся. Я смотрю на свои руки, на грязную повязку на правой руке. Смотрю на Софию, она — на меня.
— Сними остальное…
Она стягивает платье через бедра, оно падает на пол. На ней белые трусики. Почти прозрачные.
Из кармана я достаю презерватив и кидаю его Ивану.
— Потрогай ее между ног.
Тушу сигарету, вытряхиваю из пачки последнюю, закуриваю.
— Проверь, влажная ли она.
Он поднимает руку, медлит, затем проводит рукой у нее между ляжек.