Субмарина
Шрифт:
Садимся, кругом народ. Отсюда видно Швецию. Мост до Швеции. Двадцать ветряных мельниц в воде. Считаю эти мельницы, чтобы убить время.
— Мы ненадолго, Иван.
Я здесь только потому, что мне до сих пор не по себе от этого нашего похода по шлюхам.
Он снял футболку. Кожа на теле белая, по контрасту с руками. На груди, плечах, под мышками — черные волосы. Не то чтобы много, но хватает, чтобы подчеркнуть, какой он бледный. Почти серый.
Рыжеволосая дистрофичка отпускает двух белых борцовых собак поиграть на берегу. Это же Амагер. Она кричит: Самсон, прекрати, Самсон. Он
На солнышке от моей повязки начинает попахивать тухлятиной.
Иван чешет руку:
— А правда, что девушкам нравится, когда это происходит по-настоящему, так…
— Как?
— Жестко… Так, что даже больно, и они кричат и все такое.
— Почему ты меня об этом спрашиваешь, Иван?
— Я просто подумал, что в тех журналах так…
— Да, да, но это журналы, Иван. В журналах девушки любят, когда им между ног суют овощи. Говно в рот. Это журналы, Иван. В журналах девушки любят всё.
Он кивает, смотрит вниз, на песок, загребает горсть и просеивает между пальцами.
— Я тебе сейчас денег дам, купишь мне пива? А себе газировки. Или тебя переклинит и ты сбежишь с деньгами?
Он смотрит на меня:
— Конечно я вернусь, ну конечно… Какое ты хочешь пиво?..
Протягиваю ему купюру. Говорю, что, если он вернется с легким, я его утоплю.
— Правда утоплю, Иван, буду держать твою голову под водой, пока ты не умрешь.
Он идет по песку. Против солнца он похож на одну из тех тонких металлических фигур, которые мы видели в Глиптотеке. Я откидываюсь на спину, сложив руки под головой. Закрываю глаза. Солнце греет. Даже в очках и с закрытыми глазами я его вижу. Скоро я исчезну с пляжа. Окажусь в другом месте. Поздним вечером у Аны, в ее маленькой комнате с наклонными стенами. Не важно, сказала она Посмотри на меня. Сейчас. Мы здесь и сейчас. Не думай ни о чем, не думай о том, что было. Мы здесь. Сейчас. В тот день мы навещали могилу моего младшего брата. Едва заметная безымянная полоска зеленой травы. Она спросила: что с ним случилось? Он умер, ответил я. Она больше не спрашивала Я пытался вспомнить, что она сказала, сидя в изоляторе, в тюрьме. Не думать о ней. Я был здесь. Железная кровать с тонким полосатым матрасом. Маленький телевизор, показывавший два канала, вышел из строя на четвертый день. В изоляторе образы младшего брата стали отчетливее. Они вернулись, еще ярче.
И тут становится темно. Я вижу Ивана, загораживающего солнце. В руке серый пакет. Он садится. Прикладывается к своему какао только после того, как я открываю крепкое.
— Ты не представляешь, какая была очередь. Всем вдруг захотелось…
И тут он замечает блондинку, севшую неподалеку от нас. Ей за двадцать, светло-коричневое бикини, кольцо на мизинце ноги. На бедре — татуировка бабочки. Она мажется кремом от загара. У Ивана отвисла нижняя челюсть. Девушка сняла лифчик и легла на живот.
Иван пялится, а я пью пиво.
Иван пялится, а я курю.
Иван пялится, а я открываю еще одно.
Девушка села, заметила его взгляд. Поправила темные очки, посмотрела на нас, едва заметно покачала головой и легла обратно. Упрямая. Через какое-то время она перевернулась на бок и принялась за женский журнал. Иван пялится, теперь ему видна задница.
Я практически допил последнюю бутылку, когда пришел ее парень. Здоровенный парень со здоровенными татуировками. Бритоголовый работяга. На указательном пальце — ключи от машины, мобильник торчит из-под резинки плавок, сами плавки спущены так низко, что видны лобковые волосы. Он садится рядом с ней на корточки, целует в губы. Они перебрасываются парой слов, он смотрит на нас. Выжимаю последние капли. Они еще переговариваются, затем он встает и медленно идет к нам. Встает спиной к солнцу, руки в боки.
— В чем дело? Моя девушка жалуется.
Иван выпрямляется, нервно оглядывается.
— Вы что, пялились на мою девушку?
— Нет. Нет, мы нет… я нет.
Когда Иван нервничает, акцент усиливается.
— Она говорит, вы на нее пялились.
Убираю бутылку в пакет. Встаю. Иван встает следом.
— Я не… Это солнце, из-за солнца…
— Она не врет, вы пялились на нее… Сидели тут и пялились на ее задницу.
— Я не…
— Кончай врать.
— Я не… Но если она не хочет, чтобы на ее задницу смотрели…
— Ты еще смеешь что-то говорить о заднице моей девушки, а?
— Нет, я сказал…
Он делает шаг вперед:
— Ты смеешь тут говорить о…
Я бью его в глаз. Он опрокидывается. Оглядывается, сидя на песке. Девушка встает и бежит к нам, говорит, что я психопат. Любовничек все сидит. Она говорит, что я конченый психопат. Я вижу, что ей хочется в меня плюнуть. Если она плюнет, я ударю ее сильнее, чем парня.
Сломаю что-нибудь, это ясно.
Любовничек все еще на песке. Открывает рот:
— Если я еще когда-нибудь…
— Что?
Я пристально смотрю на него, он не заканчивает предложения. Беру пакет, и мы уходим.
Устраиваемся поблизости, в пляжном баре. Девушка из бара говорит, что они только открылись и у них еще нет лицензии на торговлю спиртным, даже пивом. Мы сидим под бамбуковым зонтиком, пьем колу, едим чипсы. Иван спрашивает, не пойти ли нам. Я не отвечаю. Сидим десять, двадцать минут. Полчаса. Сорок пять минут.
И никто еще не пришел. Ни его друзья-качки. Ни полиция. Никто.
Уходя, я спрашиваю Ивана:
— Ну и как идут дела с порнухой?
Сначала он молчит. Повторяю вопрос, я же потратил на эти его чертовы журналы столько денег, что хватило бы на недельный запас пива.
Он проходит четыре-пять шагов, прежде чем раздается очень тихий ответ:
— Не очень.
— Надоели?
— Нет… Не надоели, но…
— Так что же?
— Нет… Я их выбросил.
— Какого черта?
— Мне было не по себе от всех этих…
— Не надо стесняться смотреть порнуху.
— Мне от этого было не по себе.
— Как это?
Он проходит еще пару шагов, потом отвечает:
— И к тому же мне было не по себе.
— Что ты имеешь в виду?
— Мне стали, ну как бы… мерещиться всякие вещи. Когда на улице попадалась беременная женщина, я сразу видел, как ее имеют сзади большие негры.
Ана, говорит он.