Субмарины-самоубийцы
Шрифт:
. Затем в один из вечеров мы все же приняли участие в некоем подобии прощального торжества. Церемония эта не была пышной, скорее даже скромной, но это было все, что капитан Орита мог сделать при данных обстоятельствах.
— Конечно, лучше было бы сделать это на берегу, — сказал штурман подводной лодки, когда собрал нас в кают-компании, — но завтра мы подойдем к линии снабжения Улити — Окинава. После этого может произойти все, что угодно. Это единственное время, которое мы можем выделить для такой церемонии, и это все, что мы можем сделать для вас.
Нас чрезвычайно тронуло, что на стол для этого прощального вечера экипаж лодки выставил последние запасы свежих продуктов и самые лучшие консервы. На столе появилось даже
— Мои дорогие герои, — начал он, — с завтрашнего утра мы в любой момент можем столкнуться с врагом. В отличие от действий групп «Конго» и «Кикусуи» наша атака может последовать столь быстро, что у меня не будет даже времени пожать вам руки. Более того, я не смогу даже бросить последний взгляд на вас, поскольку буду занят на своем боевом посту. Поэтому я хочу использовать эту возможность для прощания с вами. Я желаю вам успеха и надеюсь, что каждый из вас нанесет удар по врагу. А теперь позвольте выпить прощальный тост за всех вас!
— Большое спасибо за все, что вы для нас сделали! — хором ответили мы.
С этими словами мы осушили наши стаканы с пивом. Как и в других случаях, которые мне пришлось испытать в течение этого апреля, я снова подумал, что это последний раз, когда мне приходится пробовать пиво. Вкус его показался мне особенно отменным, поскольку внутренность отсеков лодки за эти дни уже успела нам поднадоесть. Я не отказался бы еще от пары-тройки стаканов, но в боевых условиях это было совершенно исключено. Быстро осушив первый, я медленно, смакуя, вытянул второй стакан и ограничился этим.
Эта скромная вечеринка, начавшаяся после ужина, закончилась около 20.00. Лодка в это время шла в надводном положении. Я вышел на палубу, чтобы выкурить перед сном сигарету. Мне хотелось как следует отдохнуть, чтобы быть на следующий день в совершенной форме. Но, как и обычно, мне не удалось заснуть. В голове крутились обрывки воспоминаний о прошлом, чересчур яркие, чтобы дать мне погрузиться в забытье, что было бы так необходимо в этот момент. Я думал о своих племянниках, для которых я был самым любимым родственником буквально с самого дня их рождения. Я вспоминал о сотнях часов, которые я провел в блаженном ничегонеделании в доме моей сестры Тиёэ, лежа на татами и слушая граммофонные записи классической музыки. О ночах в спальне интерната 1-й школы в Токио, где я и мои товарищи-соученики провели так много времени, распевая песни. Я вспоминал своего друга, который в этот момент должен был постигать премудрости проектирования металлообрабатывающих машин в институте в Ёнэдзаве. Интересно, думал я, как сложится его судьба в это непростое время. Последнее воспоминание снова навело меня на мысль, не должен ли я оставить после себя нечто вроде прощального письма, в котором следовало бы изложить все эти мои мысли и думы. Но, задержавшись на этой мысли, я в конце концов отринул ее и наконец-то погрузился в беспокойный сон, негодуя сам на себя за то, что поддался всем этим воспоминаниям.
Следующий день, 28 апреля, не принес нам ничего нового. Весь день мы, четверо старшин-водителе и «кайтэнов», не знали, куда себя деть. Мы бродили взад и вперед по отсекам лодки, по кают-компании, а на шее у нас болтались наши навигационные схемы ударов, фонарики и секундомеры. Мы не находили себе места и не знали, чем себя занять. Мы были совершенно готовы к действию, но дела не было. «Где же эти чертовы враги? Если мы их не встретим, у нас не будет целей! Почему они не появляются?» — все эти разговоры только усугубляли наше раздражение, мы становились все более и более нервными. Экипаж, как мы видели, старался понять наше положение. Он то и дело подбадривающе улыбался нам, но не заводил с нами разговора, если только мы к нему не обращались сами, очевидно из опасения еще больше расстроить нас.
Вечером, когда лодка поднялась на поверхность, чтобы зарядить аккумуляторы, мы вчетвером собрались на палубе у рубки, чтобы покурить.
— Ну вот, опять весь день впустую! — сказал Синкаи. — Мы на месте, совершенно готовы, а врага нет как не было!
— Ладно, не переживай, — бросил ему Ямагути. — Возможно, нам устроят еще одни проводы. Я бы не отказался от такого пива.
Как мне кажется, Ямагути мог бы в одиночку выпить все пиво, какое только нашлось на подводной лодке, если бы ему позволили это сделать. Он явно был неравнодушен к алкоголю. Мне как-то пришлось наблюдать, как он до последней капли опустошил бутыль сакэ емкостью по крайней мере в половину галлона, что внешне почти не отразилось на нем — лишь его и без того красное лицо стало немного краснее. На следующее утро после проводов на базе Хикари нашей предыдущей группы «Татара» он выглядел как ни в чем не бывало, хотя, я уверен, он выпил сакэ больше, чем два любых человека в ходе этого мероприятия. Лишь за неделю до нашего выхода на задание мы смогли наблюдать, как выпитое оказывает на него какое-то действие, хотя и не особенно заметное. Но в тот раз внешним признаком такого действия оказалась сигарета. «Приняв на грудь» изрядное количество сакэ, он с отсутствующим взглядом взял сигарету зажженным концом в рот и держал ее так несколько секунд, пока не сообразил, что же это жжет ему губы.
— Что ж, Ямагути, — поддразнивали мы его, когда он несколько дней залечивал довольно серьезный ожог, — тебе теперь придется перестать либо пить, либо курить. Ты явно не можешь делать то и другое одновременно.
Тогда он ответил нам так же, как и мы все отвечали остальным в последние дни нашей подготовки.
— Какое это имеет значение? — сказал тогда он. — Все равно я вскоре избавлюсь от всех своих дурных привычек!
Пока мы докуривали сигареты, с мостика рубки спустился капитан брита. Фурукава, самый несдержанный из нас, заговорил с ним.
— Я думал, что уж сегодня нам точно придется встретиться с врагом, господин лейтенант.
Остановленный этим вопросом, капитан даже слегка подался назад. Но его ответ прозвучал вполне доброжелательно, хотя он прекрасно понял скрытый в вопросе подтекст.
— Время у нас есть, старшина Фурукава, — произнес он. — Я говорил вам, что на этом маршруте будет много вражеских кораблей. Вы можете мне верить, что мы их обнаружим. Пока что отдыхайте. Наш час наступит. — С этими словами он исчез в люке.
Отдыхать? Сейчас? В нас нарастала злость на врага. На просторах Тихого океана у него сейчас были тысячи кораблей. Где же все они скрывались?
Следующий день, 29 апреля, был праздничным — днем рождения нашего императора. Ровно в полдень, получив от штурмана лодки точное направление, вся команда на минуту прекратила все работы и склонилась в поклоне в сторону Токио, отдавая этим дань уважения нашему правителю. Японцы вообще часто кланяются друг другу — приветствуя, прощаясь, в знак уважения. В таких случаях, однако, делается лишь небольшой поклон. Другой, глубокий поклон, когда человек складывается едва ли не пополам, осуществляется лишь в ходе какой-либо церемонии. Именно такой поклон мы и совершили, обратив свои взоры в сторону императорского дворца. Экипажи кораблей, находившихся в акватории Внутреннего моря, сделали то же самое, поклонившись в направлении Токио или Исэ, где расположен храм богини солнца Аматэрасу, от которой пошла императорская династия.
После обеда я коротал время в кают-компании за игрой в карты со старшим механиком лодки лейтенантом Тамару. Убив таким образом около двух часов, я затем решил прекратить игру.
— Пожалуй, с меня хватит, господин лейтенант, — сказал я. — Мне надоело выигрывать.
Он со смехом ответил:
— Ты сегодня в ударе, Ёкота. Наверное, потому, что вы все на взводе. В таком состоянии у человека все чувства и возможности обострены. Вы рветесь в бой, настроены на победу, вот ты и выигрываешь.