Субмарины-самоубийцы
Шрифт:
Через некоторое время я услышал в своих наушниках чей-то негромкий голос.
— Номер второй, — спросил он, — вы готовы? Вопрос был обращен к Фурукаве!
— Цель слева, угол семьдесят. Цель — эсминец. Расстояние — три мили.
Я едва было снова не стал протестовать в голос, но Фурукава уже получал последние указания. Если я сейчас начну чего-то требовать, это может отвлечь его. Я промолчал. Фурукава был моим старшим товарищем. Я должен был оказывать ему всяческое уважение.
Офицер в центральном посту, говоривший с Фурукавой, должно быть, подошел ближе к микрофону, соединенному со мной. Я ясно и четко услышал слова, обращенные к
— Курсовой угол не очень удобный, но вы вполне можете поразить цель. Двигайтесь на полной скорости в течение десяти минут. Вы окажетесь впереди цели. Когда поднимете перископ, смотрите влево!
Я быстро прикинул эту ситуацию на своем планшете. Капитан Орита сделал удачный ход. Цель и Фурукава оказывались, таким образом, довольно далеко от нас. Враг, даже если он останется на плаву, не сможет определить точку, откуда он был атакован.
— Готов?.. Пошел!
И снова туча белых пузырьков окутала мой перископ. У кормы остался только один мой «кайтэн». Когда пелена пузырьков исчезла, я увидел три пустых ложемента для «кайтэнов» перед собой. Это зрелище наполнило меня таким чувством одиночества, что оно, наверное, отчетливо прозвучало в моем голосе некоторое время спустя, когда я негромко спросил:
— А еще враг есть?
И тут же вслед за моим вопросом на центральный пост обрушились голоса. Никакие доводы рассудка больше не сдерживали моих оставшихся товарищей. Мы все желали одного: немедленно ринуться на врага! Я выражал свое возмущение столь же громко, как и остальные, требуя немедленно найти врага для моего «кайтэна»! Это длилось около двадцати минут, после чего нас всех оборвал голос.
— Наши акустики больше не обнаруживают никаких целей на поверхности, — доложил вахтенный офицер из центрального поста. — Оставшиеся водители «кайтэнов» должны вернуться на подводную лодку. Сейчас мы продуваем переходные лазы.
Я проклял свое невезение. Все наши надежды, все наши ожидания пошли прахом, нам не суждено было уйти одной командой. Когда смолк свистящий звук сжатого воздуха, вытесняющего воду из переходного лаза, я открыл нижний люк. Прямо под собой я увидел лицо моего техника.
— Пожалуйста, выходите, — произнес он, проскальзывая в люк и скорчившись в узком пространстве за моим сиденьем. — Я здесь обо всем позабочусь.
Несколько членов экипажа ждали меня, когда я спускался внутрь субмарины.
— Добро пожаловать снова на борт. — Такими словами встретили они меня.
Слова эти поначалу показались мне ужасными, но потом я почувствовал, что они искренне рады, что я не принял участия в бою. На лицах некоторых подводников было написано то же разочарование, что и у меня, но члены экипажа постарше были большей частью рады, что столь юный человек остался в живых.
Пройдя мимо них, я вошел в кают-компанию. Там уже были Маэда и Синкаи, причем оба смотрели на свои секундомеры.
— Время уже подходит, — сказал Маэда.
— А сколько прошло, господин лейтенант? — спросил я.
— Тридцать восемь минут, — ответил Маэда. — Но винтов эсминца уже не слышно. Он дальше, чем его может услышать наша аппаратура.
— Ах, вот как? — сказал я.
Я почувствовал беспокойство. Чтобы сблизиться с целью, Фурукаве надо было пройти довольно большое расстояние. Лишь заняв определенное положение относительно нее, он мог лечь на курс сближения с ней и нанести удар. Если он не выдержит глубину погружения, то эсминец сможет заметить его. И тогда он станет спасаться бегством, а Фурукава станет догонять его. Скорость, которую может развить эсминец, позволяла ему уйти от «кайтэна», лишь имея значительное первоначальное преимущество в дистанции.
Фурукаве, если ему не удастся догнать врага, придется включить механизм самоликвидации торпеды и погибнуть вместе с ней. Я был уверен в этом. Невозможно будет обнаружить его, если «кайтэн» выработает все горючее. Даже поднявшись на поверхность, торпеда сидит слишком глубоко в воде, чтобы ее можно было обнаружить с подводной лодки, пусть на море и царил бы совершенный штиль. В любом случае капитан Орита не стал бы всплывать на поверхность моря в дневное время, чтобы искать его, особенно если бы там оказались вражеские корабли.
Мои размышления прервал доклад акустика:
— Есть эхо! Очень слабое. Уровень звука меньше единицы. Это может быть «кайтэн».
Наши часы отсчитали сорок минут, затем сорок пять. Лицо Маэды потемнело. Наши часы свидетельствовали, что истекли уже сорок семь минут с момента старта Фурукавы. Через тринадцать минут его «кайтэн» выработает последние капли горючего. Я молился о том, чтобы услышанный акустиком звук был знаком его последнего броска на полной скорости против врага.
Затем, еще до того как акустик доложил об этом, мы услышали звук взрыва! Он был гораздо слабее звука двух первых взрывов — те прозвучали куда ближе к лодке. Но это, вне всяких сомнений, был звук взорвавшегося «кайтэна». Никакая глубинная бомба, сброшенная американским эсминцем, не могла бы породить такой звук.
— Бандзай, Фурукава! — воскликнул я, не в силах остановить слезы, текущие из глаз.
— Старшина Фурукава совершил прямое попадание, — подтвердил и громкоговоритель судовой трансляции.
Но больше никто на лодке не кричал от восторга. Все неожиданно словно бы потеряли дар речи. Я никогда не был в состоянии объяснить, почему так произошло. Ведь в ходе выполнения этого задания на счету субмарины капитана Ориты прибавилось три пораженных судна. Считая еще два, потопленные несколько ранее в ходе обычной торпедной атаки, счет 13:9 выводил субмарину И-47 вперед против лодки-соперницы И-36. Экипаж должен был бы вопить от восторга и хлопать друг друга по спине. На память мне, в столь полном наступившем молчании, пришли слова, которые я так часто слышал с тех пор, как попал на императорский флот: «В эти решающие дни вы должны быть всегда готовы отдать свою жизнь, чтобы спасти Японию!» Фурукава отдал свою жизнь, но столь долгое ожидание его атаки, похоже, привело нас в оцепенение. В нас уже не осталось чувств, которые могли бы вызвать новые восторги. Их начисто унесли эти напряженные сорок девять минут.
Через некоторое время, не знаю точно через какое, я вернулся в кубрик команды. Там на двух койках были разложены в аккуратные маленькие кучки те личные вещи, которые Ямагути и Фурукава оставили рядом со своими подушками. Я упал на свою койку, не в силах сдержать рыдания. Для меня было бы проще самому встретить смерть, чем переживать невыносимую горечь утраты моих дорогих друзей. Сможет ли Ямагути еще хоть раз попробовать пива в том новом мире, где он оказался? Будет ли сидеть рядом с ним Фурукава, верный, преданный друг, пространно рассуждая о том, что ему довелось узнать и испытать на флоте? Я молился за них, рыдая и всхлипывая, а также за лейтенанта Какидзаки. «Я догоню вас, мои дорогие друзья», — рыдал я в подушку и просил их приветствовать меня улыбками у входа во врата храма Ясукуни.