Субмарины уходят в вечность

Сушинский Богдан Иванович

— Германцы, наша борьба продолжается! Куда бы судьба ни забросила меня, я всегда буду помнить о вас. Мы еще встретимся, и произойдет это значительно раньше, чем могут предположить наши враги. Мы еще вернемся, мы возродим Германию, сделав ее еще более могучей и прекрасной. И, как я и планировал, величественную столицу нашу Берлин переименуем в Германиа. Чтобы она стала столицей не только Четвертого рейха, но и столицей, священным городом всех германцев мира, всех, кто чувствует себя принадлежащим к ядру германской расы! [128] А в центре величественного Германиа мы все же возведем колоссальный Дворец солдатской славы, с галереей фельдмаршалов и мемориальным монументом Неизвестному Солдату! [129] Обязательно возведем. Оставайтесь же верными своему долгу и своему фюреру, а я, ваш фюрер и Верховный судья нации [130] , навсегда останусь верен вам и Германии!

128

Идею переименовать Берлин в Германиа фюрер впервые официально озвучил еще в июне 1942 года, в специальном фюрер-поезде, по пути из ставки «Волчье логово» в Берлин, мотивируя это стремлением превратить Берлин в столицу всех германцев мира, в священный город людей, «принадлежащих к ядру германской расы».

129

Проект помпезного Дворца солдатской славы уже существовал, автором его был известный германский скульптор и теоретик градостроения Вильгельм Крайз (1873–1955), вот только воплотить его в камне Гитлер не успел, хотя проект ему очень понравился.

130

Титула Верховного судьи нации Гитлер был удостоен на заседании рейхстага в апреле 1942 года, когда он потребовал от членов рейхстага, чтобы ему были предоставлены «чрезвычайные и неограниченные полномочия в сфере законодательной, исполнительной и судебной власти».

Скорцени так и не понял, кто из свиты Деница первым, не удержавшись в своем патриотическом рвении, выкрикнул: «Хайль Гитлер!» Но заметил, что первой вскинула руку в римском приветствии именно она, Фюрер-Ева. А затем произошло то, что неминуемо должно было бы произойти, если бы перед этими воинами выступая настоящий фюрер: причалы секретной базы огласило троекратное «Зиг Хайль!». А как только возгласы затихли, опять послышался голос Фюрер-Евы:

— Мы возродим тебя, Германия! Один народ, одна Европа, один фюрер!

Пока фюрер проходил сквозь строй почетного караула к трапу субмарины, Фюрер-Ева Альбина Крайдер, двойник Евы Браун, стояла рядом с начальником караула и, как и положено офицеру СД, отдавала ему честь, вскинув руку в римско-германском приветствии. Она так и не тронулась с места, пока оркестр не завершил исполнение «Баденвайлерского марша», официально признанного в свое время гимном фюрера.

— Я прощаюсь с вами, мои товарищи по борьбе! — прокричал Лжефюрер, уже стоя на краю трапа. — Но я не прощаюсь с тобой, Моя Германия! — буквально взорвался он, потрясая поднятыми вверх кулаками, как это обычно делал фюрер, завершая свои выступления перед многотысячными толпами германцев. — Наша борьба, наша окончательная победа еще впереди! — прокричал он, уже пятясь перед строем моряков из команды субмарины командора Ральфа Штанге. — И заключается она не столько в победе нашегo оружия, сколько в победе наших идеалов!

Вы потрясли мое воображение, — негромко произнес обер-штурмбаннфюрер Отто Скорцени, подойдя к Альбине, чтобы, вежливо придерживая под руку, провести по шаткому трапу на палубу огромной субмарины.

— Речь сейчас должна идти не обо мне.

— Понимаю, прежде всего о нашем… фюрере, — хищно как-то улыбнулся обер-диверсант рейха, оглядываясь на Деница и его свиту, остановившихся в нескольких шагах от почетного караула прямо перед одной из амбразур мощного дота.

— Хотите, скажу вам то, что не решилась сказать тогда, во время нашей «альпийской ночи»? — спросила Альбина, как только они оказались одни посередине трапа, уединившись между пирсом и палубой субмарины.

— Вряд ли вам представится более удобный случай.

— Если быть абсолютно искренней, — едва слышно проговорила Фюрер-Ева, — то с некоторых пор для меня в мире существует только один фюрер — это вы, Скорцени.

— Прощальный женский комплимент, — слегка стушевавшись, проворчал обер-диверсант рейха.

— Вы правы: главное не в этом. На самом деле я хочу сказать то, что не решилась сказать тогда, в ставке фюрера, на исходе нашей «альпийской ночи». Сегодня здесь все не так, как должно быть. Германия опять идет по ложному пути. Это вы должны быть сейчас на месте Манфреда Зомбарта; это на вашу честь оркестр должен был играть «Баденвайлерский марш»; наконец, это вас, Отто Скорцени, германский народ должен почитать за фюрера, именно потому, что вы не имеете решительно ничего общего… с Гитлером! Абсолютно ничего общего!

— Но политическая реальность такова, что в это суровое, трагическое время германцы хотят видеть перед собой того, кого они течение стольких лет обожествляли.

— Понимаю: старый девиз национал-социалистов — «Вперед, за вожаком!» Вполне разделяю его. Но почему Гитлер? Только потому, что тогда, в тридцатые годы, перст судьбы не указал им никого, более достойного?

— Если бы это перст судьбы указал нам более достойного, не было бы потом ни великого рейха, ни национал-социализма, ни культа вождя. Ибо у нас, в Германии, все это зарождалось именно с Гитлера, так же, как в Италии — с Муссолини или в России — со Сталина, а в древней Монголии — с Чингисхана. Может быть, без появления этих личностей мир был бы лучшим, но это уже был бы совершенно иной мир. И мне, Скорцени, делать в нем было бы нечего.

— Впрочем, это уже философский спор, к которому мы обязательно вернемся где-нибудь на набережной Буэнос-Айреса.

— А пока что согласитесь, что, в общем-то, сегодня Зомбарт доказал, что он…

— В такие мгновения, Скорцени, не хочу слышать ни о каком Зомбарте, ни о какой Имперской Тени, — решительно и даже чуточку раздосадованно прервала его Альбина Крайдер. — Хватит с нас Лжефюреров! Не перебивайте меня, Скорцени. Пощадите, не сбивайте с мысли.

— Прошу прощения, оберштурмфюрер.

— Вы ведь прекрасно понимаете, что я не могу уйти в океан с тем, что хотела высказать вам, но не высказала. Сегодня — или никогда!

— Внимательно слушаю вас, Фюрер-Ева.

— Как бы двойник фюрера Зомбарт ни старался, какую бы изобретательность в копировании фюрера ни проявлял, он так и останется всего лишь политическим лицедеем и Лжефюрером. Всего лишь лжефюрером. Вы же, Скорцени, фюрер от Бога. Вам не нужно подражать какому-то жалкому Шикльгруберу-Гитлеру, который тоже всю жизнь только то и делал, что… изображал из себя фюрера.

— Страшные и странные речи вы произносите, фройлейн Крайдер, — полушутя попытался приструнить ее шеф диверсантов.

— Они только потому и кажутся вам страшными и странными, что правдивы. Позволите продолжить?

— А кто может запретить вам изливать свою душу, Фюрер-Ева?

— …Вам, Отто, не нужно никого изображать и никому подражать, — взволнованно говорила Альбина Крайдер, приближаясь к палубе субмарины и понимая, что именно сейчас она должна сказать Скорцени то самое важное, что попросту обязана была сказать ему на прощание. — Вы — прекрасная женщина, Крайдер.

— Наоборот, — не позволила Альбина сбить себя с мысли, — это вам должны и будут, обязательно будут подражать миллионы германцев и миллионы «сильных духом людей многих других национальностей и рас. Германскому народу не повезло, что во главе его нацистских колонн оказался Гитлер, а не вы. Германия ошиблась в выборе фюрера — вот в чем ее трагедия!

* * *

Субмарина «U-1230» отходила от причалов секретной базы «Фюрер-конвоя» последней. Те несколько людей, которые все еще стояли на ее палубе рядом с Имперской Тенью и Фюрер-Евой, смотрели на остающихся на берегу с такой же тоской и завистью, с какой остающиеся смотрели вслед им, вырывающимся из огненного ада гибнущего рейха.