Субмарины уходят в вечность
Шрифт:
— Но ведь вы же сами утверждаете, что обстоятельства непредвиденные и фюрер не может исполнять свои обязанности.
— Я говорю это только из ваших слов. Тем временем ваши враги легко могут представить десятки телеграмм, радиограмм и даже письменных приказов фюрера, которые будут доказывать, что ваши действия, ну скажем, слишком поспешны и необоснованны. Вы понимаете, о ком идет речь, и понимаете, что люди, которых мы оба имеем в виду, легко и быстро сумеют доказать это. Так что лучше было бы, чтобы фюрер каким-то образом уполномочил вас стать его полномочным представителем.
Геринг и Коллер растерянно
— Прошу прощения, господа, но всех тех слов, которые господин Ламмерс только что произнес, в письменном заключении нет!
— Но там есть — потянулся было главный канцелярист рейха к бумаге, однако Инген предусмотрительно отвел свою руку и даже чуть-чуть приподнял ее.
— А коль на бумаге этих слов, господин канцлер, — особо подчеркнул он это свое «господин канцлер», — нет, то и мы с вами их не слышали. Ну, может, и слышали какие-то частные пожелания Ламмерса, однако не запомнили. Пребывая под постоянными англо-американскими авианалетами и приближающимися артобстрелами, — вы слышите меня, Ламмерс, пребывая под непрерывными авианалетами противника! — мы сочли эти частные замечания канцеляриста несущественными. Поскольку думали не о канцеляристских тонкостях, а о судьбе германского народа.
— Вы согласны с мнением майора Ингена? — как можно спокойнее поинтересовался Геринг.
— Мое письменное заключение заверено моей подписью и печатью рейхсканцелярии, — с грустью посмотрел имперский министр на почти зажатый в кулаке лист гербовой бумаги, с которой адъютант Инген расставаться, не намерен был. И по глазам его рейхсмаршал понял: если бы этот листик вновь оказался в руках Ламмерса, тот наверняка помчался бы его переписывать. Но генерал Коллер вновь вмешался в ситуацию:
— И все же пусть господин Ламмерс лично вручит свое письменное заключение полноправному представителю фюрера. Инген, верните ему бумагу. В ваших руках она не очень-то смотрится. И больше никаких уточнений или возражений, господин Ламмерс.
Последние слова Геринг дослушивал уже стоя посреди кабинета и готовясь принять указ фюрера и заключение из рук начальника рейхсканцелярии. И когда этот момент наступил, в кабинет ворвался с фотоаппаратом какой-то шустрый старичок, очевидно, заранее заготовленный все тем же неутомимым Коллером.
— Согласитесь, господин рейхсмаршал, что акт действительно исторический и неповторимый! — прокричал фотограф заранее заученную фразу — Понятно, что он должен быть увековечен для истории.
— И он будет увековечен, — решительно подтвердил Геринг, выдержав на себе вопросительный взгляд Коллера, который все еще хотел видеть своего патрона таким, каким и должен быть истинный правитель рейха. Пусть даже… поверженного рейха.
Когда эта церемония была завершена, Геринг отпустил всех, кроме своего адъютанта Ингена, и, опустившись в кресло, вновь впал в апатическое состояние растревоженного бездумья.
Усевшись у приставного столика, майор какое-то время встревоженно наблюдал за состоянием рейхсмаршала, а затем, понимая, что ему опять не хватает подпитки решительностью, вдруг с надеждой спросил:
— Может быть, вернуть генерала Коллера?
— Зачем? — вяло отреагировал Геринг.
— Для поднятия духа, — объяснил майор, немного поколебавшись. — Исключительно для поднятия духа.
— В данном случае его излишняя бодрость может только помешать. То, что вы привезли мне из Берлина — всего лишь слова очевидца некоего разговора. Тем временем фюрер все еще жив, и мне предстоит каким-то образом уведомить его о том, что я не стремлюсь лишить его власти или перенять все его полномочия, а всего лишь собираюсь выступать в роли его наместника в Баварии и Швабии. Это должна быть телеграмма, однако составить ее следует таким образом, чтобы не дать повода Борману, моему злейшему врагу, использовать ее против меня, чтобы я не оказался в руках людей Бормана, в руках гестапо, в руках местного штаба СС.
— Борман не решится, господин рейхсмаршал. Фюрер сам предложил вашу кандидатуру как наиболее приемлемую для переговоров, я это слышал. Ни Борман, ни Геббельс не решатся ослушаться его.
— Теперь эти негодяи могут решиться на что угодно. Они понимают, что авторитет фюрера пал и что он уже почти не влияет на ход событий. Не зря же они решили до конца оставаться возле фюрера. Расчет может быть только один: они ждут от него полномочий для начала переговоров, но не с англо-американцами, как этого хотим мы, а с русскими. Вот почему я опасаюсь оказаться в руках Бормана [31] .
31
Исторический факт. В эти дни Геринг действительно панически боялся оказаться в руках своего злейшего врага Бормана. И опасения его оказались не напрасными.
— Тогда давайте срочно стянем сюда солдат из охраны аэродромов, несколько десятков летчиков и механиков из ближайшего аэродрома, оказавшихся без машин. В конце концов, можно вооружить несколько легко раненных летчиков из местного госпиталя плюс офицеры нашего штаба. Думаю, сотню людей мы наберем. Да подготовим звено штурмовиков, которые в нужный момент поддержат нас с воздуха.
— Возможно, такое решение было бы правильным, — задумчиво признал Геринг. — Но тогда нам придется сражаться со своими же, с отрядами СС, которых окажется значительно больше, и они, конечно же, одолеют нас, но перед этим на всю Германию объявят людьми, предавшими родину и фюрера.
— Если дело дойдет до ареста, они в любом случае объявят вас предателем, иначе не смогут объяснить народу, с какой стати вдруг арестовали национального героя Геринга. Самого… рейхсмаршала Геринга!
Аргумент был убийственным. Геринг вдруг почувствовал, что, объявляя самого себя наместником фюрера, он переступает некий Рубикон, на том берегу которого уже не будет ему ни веры, ни пощады, а будет лишь несметное количество явных и тайных врагов.
— Вот именно, не смогут, — подвел он печальный итог своих недолгих раздумий и колебаний, — поэтому нам придется уповать сейчас лишь на понимание фюрером моих действий и моих устремлений.