Суд да дело

Ефимов Игорь Макарович

– Никто никого не презирает. С чего вдруг? Мой отец был адвокатом. Причем довольно известным.

– Райфилд... Райфилд... Да, кажется, я припоминаю...

– Райфилд - это мой псевдоним. Пришлось взять, чтобы не смущать отца. Проказы юности. Но с этим давно покончено. Так что вашим мифическим врагам меня не ухватить. Просто не за что.

– Да, непривычному человеку трудно бывает перестроиться. Он жил себе и жил, купался в мелких удовольствиях, уворачивался от крупных неприятностей и огорчений. Что-то тратил, что-то копил, строил веселые планы. И вдруг - хлоп! Все кончается.

Ты под колпаком. За тобой следят, твои разговоры подслушивают. Теперь каждый шаг, каждое вылетевшее слово может обернуться против тебя.

– Уж не хотите ли вы сказать, что кто-то устроит слежку за мной?

– Мистер Райфилд, адвокатская контора "Бартлиб, Бартлиб и Колби" на мелочах не экономит. В деле, которое может принести им миллионы, они не поскупятся нанять частного детектива.

– Неужели? Я чувствую себя почти польщенным. Но если даже наймут, ничего ваш детектив не найдет и ничем меня не зацепит. Потому что я - смешно сказать - но, кажется, это правда - я совсем не боюсь. Никого. И ничего.

– Так уж "ничего"?

– Решительно ничего.

– Но даже из вашего резюме можно увидеть, по крайней мере, одну вещь, которой вы боитесь весьма и весьма.

– Да? Что же это?

Когда кашалот щурился, веки его вспухали подушечками и прижимались изнутри к стеклам очков.

– Вы очень, очень боитесь сказать или сделать что-то банальное.

Кипер с разгона хотел было возразить, но не нашел небанальных слов. Замер с отвисшей губой.

– "Я ничего не боюсь" - этим может похвастать только человек, который уже ничего и никого не любит. Но вам-то до такой свободы еще очень и очень далеко. Пока вам что-то дорого, вы не можете не бояться это потерять. Даже если вы не боитесь за себя, остаются те, кого вы любите.

– Возможно, возможно...
– Кипер встал и постучал пальцем по циферблату часов.
– Во всяком случае, сейчас я боюсь только одного: потерять еще минуту на этот разговор. Вы выполнили свою работу, предупредили меня. Теперь позвольте мне вернуться к выполнению моей.

Сверху ему стали видны розовые просветы в редких волосах погрустневшего Ларри. Он подумал, что, если успеет к "Крогеру" раньше Долли, надо будет купить букетик цветов. Кажется, она говорила, что любит нарциссы. Он пошел к дверям, щурясь от блеска бронзовых ламп.

– Ну хотя бы один - последний на сегодня - вопрос, - сказал ему в спину раззолоченный хищник.
– Что, например, случится, если наши противники раскопают адрес некой миссис Джози Визерфельд?

Киперу показалось, будто лесной пожар незаметно подкрался к зданию "Космоса", проник внутрь сквозь стекло и бетон и ударил ему в лицо горячей волной. Дыхание остановилось. Болезненное "тук-тук-тук" уверенно вернулось в виски. Лосось закружился перед выросшей стеной и, слабея, заваливаясь на бок, забил хвостом по воздуху - не по воде.

В далеком "Крогере" искусственный дождь пролился на пучки шпината.

ДОЛЛИ ВЫХОДИТ ИЗ ДОМА, ИДЕТ К ДВЕРЯМ ГАРАЖА, НА ХОДУ ДОСТАЕТ КЛЮЧИ ИЗ СУМОЧКИ.

Кипер выпустил ручку двери, побрел обратно. Плюхнулся в кресло.

– И нет смысла все время поглядывать на часы, - сказал безжалостный Ларри.
– Ведь мистер Фарназис заявил вполне определенно: с Долли Кордоран придется какое-то время не встречаться.

I-3. Иностранец

И все же он вырвался. Залив кашалота словесной пеной. Опутав его обрывками собственной жизни. Мешая правду с цветистым враньем. Заверив, что Джози Визерфельд - всего лишь двоюродная тетка, у которой он гостил пару раз в Пенсильвании.

Он вырвался, когда стрелка часов еще не достигла двойки.

И оставшиеся секунды можно было растянуть, разрезать на маленькие порции.

Три - на ожидание лифта. (Ну, хорошо - пусть четыре! Пусть пять - подавись ты!)

Еще три - на спуск к стоянке.

Добежать до машины, открыть дверцу, включить мотор - еще шесть.

Виражами, виражами, с визгом шин, вниз, нырнуть под взлетевшую планку. И вот уже шоссе, и он виляет между автомобилями, как лосось между камнями. Проделывает все трюки, которых не прощает другим, оставляет позади рулады возмущенных гудков.

А полицейский вертолет замечтался в небе и исчезает рассеянно за склоном горы.

А два пустых велосипеда, торчком, на крыше автомобиля впереди, шлют счастливый знак: кому-то уже повезло, кто-то нашел друг друга и вот-вот покатит по жизни вдвоем. И совершенно непонятно, как все эти маленькие удачи, все счастливые знаки, все выигрыши секунд и миль сливаются в конце концов в безнадежно проигранные полчаса опоздания.

Он брел вдоль съедобных стен "крогеровского" лабиринта, привставал на цыпочки, вглядывался в лица. Вдали мелькнул пышный узел русых волос. Он побежал, расталкивая коляски, сшибая локтями коробки с печеньем. Женщина удивленно обернулась на шум. Вопросительно улыбнулась. Заметно огорчилась - "и этому не нужна"! В корзинке ее были только собачьи консервы всех сортов. Символ одиночества?

Вредный старик поставил коляску поперек, перегородил весь проход. Он бился над тайной электрической кофемолки. Поднимал и опускал крышку. Заглядывал в ее пахучее нутро. Крутил рукоятки. Виновато оглядывался. Встретил сердитый взгляд Кипера, развел руками.

– Мистический машин. Никогда не встречался с таким. Где может быть вход и выход?

Кипер взял у него пакет с кофе, открыл, всыпал в пасть загадочный машин.

– Какой вам нужен помол? Грубый, тонкий, эспрессо? А может быть, турецкий?

"ОПЯТЬ ТУРЕЦКИЙ? НАШЕЙ ДРУЖБЕ КОНЕЦ", - СКАЗАЛ ФОТОГРАФ БАГРАЗЯН.

– Экспресс, да. Экспресс будет хорошо.

Машина загудела. Ароматный ручеек потек в подставленный пакет.

– Приезжал из Израиля видеть моя дочь. Дочь очень занята, занята. Я хочу всегда помогать. Сказал: "Все буду покупать магазин. Ты меня привозишь, потом увозишь. Я все покупать сам".

Кофемолка утихла. Кипер запечатал пакет, отдал старику. Оставался еще шанс, что Долли ждет его рядом, в корейском кафе. С французским названием "Плезир". Так уже было однажды: он опаздывал, она ждала, ждала. Ей пришлось съесть второй завтрак. От волнения. Ему сильно досталось за это.