Суд фараонов
Шрифт:
– Копай, копай, – приказал Смит.
Десять минут спустя отверстие показалось полностью. Оно было едва достаточно, чтобы человек мог пролезть в него.
Солнце садилось быстро, словно катилось вниз по небу. Еще минуту назад оно было позади копающих, над крутыми гребнями западных холмов, а теперь уже собиралось скрыться за их вершинами. А еще через минуту скрылось. И только одно мгновение зеленая искорка горела на том месте, где только что было солнце. Потом и она погасла, и на землю разом спустилась египетская ночь. Феллахи о чем-то перешептывались между собой; двое под каким-то предлогом ушли; остальные сложили свой инструмент и повернулись к Смиту,
– Люди говорят, что не хотят дольше здесь оставаться. Боятся привидений. В этих гробницах живут ифриты – злые духи. Завтра, когда будет светло, рабочие придут закончить работу. Глупые, известно, что же спрашивать с простых феллахов, – с сознанием своего превосходства заключил Магомет.
– Конечно, – сказал Смит, знавший, что никакими деньгами не заставишь египтян после заката солнца раскапывать могилы. – Отпусти их. А мы с тобой останемся и будем сторожить здесь до утра.
– Не могу, господин. Мне что-то нехорошо. Должно быть, лихорадку схватил. Пойду в лагерь – надо будет хорошенько укрыться на ночь.
– Хорошо. Ступай, но если среди вас найдется храбрец, пусть он принесет мне мое теплое пальто, чего-нибудь поесть и вина, да еще фонарь, который висит в моей палатке. Я буду ждать его здесь, в долине.
Магомет, хотя и не очень уверенно, пообещал все исполнить, одновременно пытаясь убедить Смита, чтобы он лучше шел вместе с ними, а то, чего доброго, его обидят ночью духи, но видя, что это ему не удается, сам поспешил убраться подобру-поздорову.
Смит закурил трубку, уселся на песок и стал ждать. Через полчаса до него донеслось пение и сквозь густую тьму засветились огоньки в долине.
«Это мои храбрецы», – подумал он и пошел им навстречу.
Он не ошибся. Это были его рабочие – целых двадцать человек – в меньшем количестве они не решились предстать перед духами, по их мнению, бродящими ночью в этой долине. Когда свет фонаря, который нес один из рабочих, – не Магомет, тот, по его словам, так разнемогся, что не в силах был прийти, – озарил белую фигуру Смита, рабочий выронил фонарь, и с криком испуга вся доблестная компания обратилась в бегство.
– Сыны трусов! – рявкнул Смит им вдогонку на чистейшем арабском языке. – Это я, ваш господин, а не ифрит.
Услышав его голос, они не сразу, робея, но все же вернулись. И тут Смит заметил, что каждый из них что-нибудь нес, – это для того, чтобы оправдать то, что их много. У одного в руках был хлеб, у другого фонарь, у третьего коробка сардин, у четвертого консервный нож; у кого-то спички, бутылка пива. Двое бережно несли в руках пальто Смита, причем, один держал его рукава, а другой – полы.
– Положите все это, – приказал Смит. – А теперь удирайте, и живее. Если не ошибаюсь, я только что слышал беседу двух ифритов о том, что они сделают с последователями Пророка, осмелившимися издеваться над своими богами, если встретят их в этом священном месте ночью.
Этот дружеский совет был исполнен мгновенно. Через минуту Смит остался один на один со звездами и готовым, наконец, успокоиться ветром пустыни.
Собрав свои пожитки или, по крайней мере, то, что могло пригодиться ему, он рассовал их по карманам и вернулся ко входу в могилу. Здесь он при свете фонаря поужинал и улегся, надеясь уснуть. Но уснуть не мог. Каждую минуту что-то будило его – то вой шакала между скал, то еще что-нибудь. Один раз песочная муха так больно укусила его в ногу, что он подумал, уж не скорпион ли это. Несмотря на теплое пальто, он чувствовал озноб, так как нижнее его платье и белье намокли от пота; он подумал, что так нетрудно простудиться или схватить злокачественную лихорадку, поднялся и начал ходить, чтобы согреться.
Тем временем взошла луна и озарила все детали этой странной унылой картины. Тайны Египта бередили душу Смита. Сколько когда-то живших царей и цариц похоронено в том холме, который он попирает ногами! И вправду ли лежат они в могиле или же бродят призраками по ночам, как говорят феллахи? Не могут найти себе успокоения и обходят страну, где некогда они владычествовали. Религия египтян учит, что Ка, или двойник наш, вечно бродит в тех местах, где погребено наше тело. И если вдуматься, то в этих суевериях отыщется нечто такое, во что трудно не верить и христианину. Ведь верим же в Искусителя и в воскресение мертвых. И разве сам он, Смит, не написал брошюру о некотором сходстве с христианством религии древних египтян – брошюру, которую он собирается опубликовать под псевдонимом? Но об этом ему было как-то жутко думать в эту минуту – ведь как-никак он – осквернитель могил.
Его ум, или, вернее, его фантазия усиленно работала. Чего только не видели эти скалы? Ему казалось, что по дороге, которая, несомненно, скрыта под наносным песком, там, где он стоит, тянется процессия к темным дверям открытой им гробницы. Он отчетливо видел, как извивается погребальное шествие между скалами. Впереди жрецы, с бритыми головами; в леопардовых шкурах, или же в белоснежных одеждах, с мистическими символами своего звания. За ними – погребальная колесница, запряженная быками; на ней большой четырехугольный ящик и в нем два гроба, а внутри мумия царя или царицы; «ястреб, распростерший свои крылья и летящий в лоно Осириса», бога смерти. Позади плакальщицы, оглашающие воздух жалобными воплями. Дальше несут дары умершему – сосуды, утварь, драгоценности. Затем идут высшие сановники государства. За ними сестры царицы, ведущие за руку удивленных детей. За ними сыновья фараона, несущие эмблемы своего царственного сана.
И, наконец, позади всех, сам фараон в парадном одеянии, в двойном венце с золотою змеею наверху, в тяжелых золотых браслетах и тяжелых, звенящих на ходу серьгах. Голова фараона поникла, поступь тяжела; кто знает, какие мысли бродят в его царственной голове? Быть может, скорбь об умершей царице? Но ведь у него есть другие жены и нет счета красивым наложницам. Бесспорно, она была кротка и прекрасна, но ведь красота и кротость даны в удел не ей одной. Да и так ли уж кротка была она, если позволяла себе иной раз перечить ему, царю, и сомневаться в божественности его велений? Нет, без сомнения, царь думает не только об умершей, для которой он велел выстроить эту пышную гробницу и принес щедрые дары, чтобы обеспечить ей милость. Он думает также о себе и о другой гробнице, по ту сторону холма, над которой уже много лет работают лучшие художники его страны, – о другом месте успокоения, куда сойдет и он, когда настанет его час, ибо перед Смертью все равны – и цари, и рабы.
Видение исчезло. Но оно было так реально, что Смит подумал: уж не задремал ли он на ходу. Однако сейчас он не спал и озяб ужасно. А неподалеку собралась уже целая стая шакалов. Что за наглость! Один даже не побоялся просунуть морду в освещенный круг – тощий, желтый, – должно быть, почуял остатки ужина. А может быть, почуял его самого – человека. Да и не одни шакалы – в этих горах бродят подчас и разбойники, а он здесь один и безоружен. Не погасить ли фонарь? Это было бы благоразумнее, но Смиту не хотелось быть благоразумным. При свете все-таки не так одиноко.