Суд королевской скамьи
Шрифт:
— На инфекцию, которая была внесена во время операции, на неряшливо проведенную операцию, на отсутствие внимания к антисептике и стерилизации.
— Что вы можете сказать об иглах?
— Позвольте взглянуть. Вот эта должна проникать сквозь ткани позвоночника. Она входит в спинномозговой канал, и существует опасность повредить мембрану, прикрывающую спинной мозг. Это уже серьезно.
— И могут возникнуть боли, которые будут длиться всю жизнь?
— Да.
— Можете ли вы сообщить нам, какое у вас сложилось мнение после обследования этих четырех женщин?
—
— Конечно.
Похлопав по карманам, Лайтхолл извлек очки и водрузил их на нос.
— Буду следовать порядку, в котором они давали показания. Первой была одна из близнецов из Израиля. Иолана Шорет. Шрам не бросается в глаза, но на теле у нее впадина, если хотите даже дыра, на том месте, где была матка, дыра, прикрытая лишь тонким слоем кожи и мышечных волокон. — Посмотрев на судью, профессор поднял руку. — Чтобы показывать размеры, я предпочел бы использовать ширину пальца.
— Понятно ли это присяжным? — спросил судья, на что получил утвердительные кивки.
— Шрам у миссис Шорет в три сжатых вместе пальца длиной, и она страдает грыжей, говорящей о том, что заживление происходило с осложнениями.— Он снова посмотрел записи. — У ее сестры, миссис Галеви, шрам очень небольшой, примерно в два пальца длиной или около дюйма. Действительно, очень. маленький шрам. Состояние его показывает, что и у нее заживление шло плохо, а темно-коричневое пигментное пятно говорит, что она подвергалась жесткому облучению.
— То есть виден след от ожога.
— Да. Хуже всего обстояли дела у третьей леди, миссис Перетц из Триеста, показания которой переводил ее сын. Покров на ее ране толщиной буквально с лист бумаги, У нее также вырезана ткань части брюшной полости; небольшой шрам в два пальца длиной.
— Я хотел бы уточнить, — вмешался. Баннистер. — Вы говорите, что ее рана затянута покровом не толще листа бумаги. Какой толщины обычно должна быть стенка брюшной полости?
— Ее ткань состоит из нескольких слоев — собственно кожи, жирового слоя, подкожной клетчатки, мышечного слоя и пленки. В данном случае отсутствует жировой слой и мышцы. В сущности, через шрам можно прощупать позвоночник.
— И последняя женщина?
— Миссис Принц из Бельгии.
Хайсмит поднялся.
— Я не сомневаюсь, что мы пришли к соглашению не подвергать ее с нашей стороны перекрестному допросу в силу того состояния, в котором она находилась.
— И я обратил на это внимание суда, сэр Роберт. Но в данном случае речь идет не о показаниях миссис Принц. Мы слушаем профессора Лайтхолла. Вы можете продолжать, профессор.
— После двух операций у миссис Принц также остались два шрама. Один вертикальный и длиннее второго шрама, который напоминает аналогичные разрезы у других женщин. Он дал мне понять, что одну из операций делал другой хирург. Горизонтальный шрам — коричневого цвета из-за облучения, в два пальца длиной, и под ним также чувствуется провал. Не подлежит сомнению, что заживление его шло плохо.
— Справа или слева длинный вертикальный шрам?
— Слева.
— Миссис Принц показывала, что левый яичник у нее извлекал доктор Дымшиц. Что вы можете сказать о качестве этой операции?
— Я не нашел свидетельств того, что была изъята часть мышечной ткани и что ткань подвергалась воспалению. Операция проводилась подобающим образом.
— Скажите, профессор, какой длины должен быть нормальный разрез при таких операциях, которые вы проводили?
— От трех до шести дюймов, в зависимости от предпочтений хирурга и характера оперативного вмешательства.
— Но не в дюйм или два длиной? — спросил Баннистер.
— Конечно, нет.
— Повсеместно ли вы видели такие шрамы после овариэктомий?
— Я оперировал и здесь, и в Европе, Африке, на Ближнем Востоке, в Австралии, а также в Индии. Никогда в жизни мне не доводилось видеть таких шрамов. Даже последние швы были ужасающе неряшливы. Все раны неоднократно воспалялись и вскрывались.
Лайтхолл снова засунул свои записи в карман, а зал суда застыл в молчании, говорящем о том, что присутствующие просто не в силах оценить суть его показаний. Сэр Роберт, поняв, что получил сокрушительный удар, предпринял попытку как-то нейтрализовать показания профессора.
— Явствует ли из ваших слов, — сказал Хаисмит, — что вы учитываете разницу между роскошными условиями модных клиник Уимпола и Вигмор стрит и теми что существовали в Ядвигском концентрационном лагере?
— Без сомнения.
— И известно ли вам, что правительство Ее Величества удостоило данного человека рыцарского титула за его искусство врача и хирурга?
— Известно.
— Искусство столь очевидное, что при любых условиях операции для сэра Адама Кельно было бы просто невозможно оперировать таким образом, как вы тут описывали.
— Я бы скорее предположил, что тут орудовал не хирург. Но, вне всякого сомнения, кто-то эти операции делал.
— Но не сэр Адам Кельно. Далее, известно ли вам, что в Ядвиге отправляли на смерть сотни тысяч людей одним движением руки?
— Да.
И представьте себе, что мы находимся не на Кавендиш-сквер, а в аду, в сущем аду, где ценность человеческой жизни сведена к нулю.
— Да.
— Готовы ли вы согласиться, что, будучи заключенным-врачом, который работает без сна и отдыха,стараясь сохранить себе жизнь, и видя, как в операционную заходит эсэсовский офицер без халата и маски, вы практически ничего не можете поделать?
— Должен согласиться.
— И вам, конечно, известно, не так ли, профессор Лайтхолл, что британские медицинские журналы полны статей, рассказывающих о случаях лейкемии вследствие радиационного поражения, о том, что облученные женщины рожают уродов или нежизнеспособных детей.
— Да.
— И вам известны случаи гибели врачей и рентгенологов от облучения, поскольку в сороковых годах о нем было известно значительно меньше, чем сегодня.
— Известны.
— И неужели вы будете возражать против того, что к врачу, вырванному из нормальной жизни и ввергнутому в этот ад, нельзя предъявлять завышенных требований?