Суд Линча
Шрифт:
– Мало ли на свете похожих голосов? – тихо произнес Никанор Иванович и постарался повернуть лампочку обратно. – Садитесь на стул!
– Постой, постой! Стул не убежит. Ты скажи, как твоя фамилия?
– Гражданин, вы пришли фотографироваться или знакомство заводить? Зачем вам моя фамилия?
– Зачем фамилия, говоришь? Да я и мечтать не мог, что встречусь с тобой, дорогой тезка фюрера. За все эти годы, что отбывал я на Колыме, все думал, кто мне поможет однажды смахнуть за кордон. Я здесь жить не могу, даже на воле, тем более реализовать мое накопление.
– Ну, кончил свой бред? Садись на стул! Фотографироваться будем или фантазировать?
– Я говорю серьезно, господин капитан, или какой у вас сейчас чин, не знаю. Капитан… Запамятовал фамилию. Ничего, сейчас я вспомню, у меня хорошая память. Зовут-то Адольф, это хорошо помню, тогда ты хвастался, что твое имя легко запомнить, мол, тезка фюрера, помнишь?
И вспомнил Волков эпизод из прошлых лет.
Вот Никанор Иванович в форме немецкого офицера, молодой, стройный, сидит за столом, а перед ним Волков, тоже молодой в одежде советского солдата, без ремня и головного убора, с окровавленным лицом, видимо, после допроса в гестапо, сидит на стуле. Сзади его стоит немецкий автоматчик.
– Говоришь, тебе не верят, – стуча карандашом об стол, говорит капитан, – а почему должны они верить? У тебя на лбу не написано, что ты не советский разведчик.
– Ведь я сам сдался добровольно, не шастался по вашим тылам, а рискуя жизнью, перебежал линию фронта. Меня и свои могли застрелить.
Это было так.
Ночь. В окопе сидят советские солдаты, среди них и солдат Волков. Курят. Вдруг Волков встает во весь рост. Командир взвода ругает его:
– Волков, садись! Там шальные пули летят, заденут, не рад будешь. Слышишь?
Волков делает вид, что слышит голоса.
– Что ты там слышишь?
– Наши разведчики час назад поползли к линии фронта. Кажется, это они кричат, помощь просят. Видимо, языка тащат, а сами, небось, раненые. Я поползу на подмогу.
И вылез Волков из окопа, стал ползти к линии фронта.
– Ну, лихой парень, – произнес солдат-однополчанин.
– Смотри, не заблудись! – крикнул командир взвода. – Далеко не ползи!
Ползет Волков по-пластунски, приближается к немецким окопам. Белый платок привязал к палке, держит над головой и кричит:
– Фриц! Не стреляй! Я парламентер, не стреляй!
Тут он не заметил, как с двух сторон на него из темноты прыгнули два немца и скрутили руки за спину.
Теперь Волков сидит с окровавленным лицом и жалуется немецкому офицеру на жестокое обращение с ним:
– Спрашивается, зачем бить? Если бы я был разведчиком, разве так бы перебежал к вам? Меня бы высадили в тыл с отличными документами. Я ведь все сказал, о чем знал, других сведений я не знаю. Я солдат, рядовой солдат, знаю только то, что вижу или слышу в окопах.
– Ты предатель, – старался объяснять капитан. – Даже если не шпион, ты предатель. Раз предал своих, почему немецкое командование будет надеяться, что ты им будешь служить верой и правдой?
– Я не предатель, я классовый противник советской власти.
– Ты что, из княжеской семьи? Родители были промышленниками или банкирами? С чего вдруг стал противником этой власти?
– Отец мой имел мельницу. Его раскулачили. Он возненавидел этот строй и, умирая, мне наказывал: навредить Советам как можно.
– Ой, какая веская причина возненавидеть советский строй! – засмеялся офицер. – Мельницу отобрали!
– Предки отца жили очень бедно. Он всю жизнь трудился, накапливал деньги, сумел у хозяина выкупить эту мельницу. Он ее отремонтировал, сделал доходной и стал жить по-человечески: купил корову, лошадей, овец, и тут…
– Хорошо зная русский характер, я лично могу поверить твоим словам, твоему стремлению.
– Ты же русский человек, должен…
– Нет, я не русский, – прервал Волкова капитан, – я немец.
– По лицу-то можно не сомневаться в этом, а как чисто говорите по-русски.
– Это другая история, которую тебе знать незачем. Моя фамилия Бюргер, а имя запомнить очень легко, я тезка фюрера, зовут Адольф. Я инструктор в разведшколе. Пойдешь в разведшколу?
– С удовольствием, господин Бюргер.
Вспомнив этот эпизод в фотоателье Никанора Ивановича, Волков засиял, направил опять прожектор на фотографа.
– Вспомнил фамилию, господин Адольф Бюргер.
– Я говорю, вы ошиблись, моя фамилия не Бюргер, а Никитин.
– Постой, постой, чьи документы ты присвоил? Никитин… Никитин, никак Никанор?
– Да, Никитин Никанор Иванович.
– Ах ты подлюга, Никанор в разведшколе был моим лучшим другом, но у него была простая рязанская физиономия, а у тебя, сука, натуральная бурбонская морда. – Волков стал разговаривать на повышенных тонах. – Я свое отсидел на Колыме, вышел теперь чистеньким, а ты, подлюга, с чужими документами живешь процветаешь, а своим признаться не хочешь? Я тебя выведу на чистую воду! Как ты завладел документами Никанора? Шлепнул его? – Схватил Волков за грудки фотографа и стал дрожать от ярости. – Шлепнул его, сука?
Фотограф незаметно вынул из кармана пистолет, приставил к груди Волкова и тихо произнес:
– Убери руки! На Колыме выжил, погибнешь здесь. Убери руки!
Волков отпустил руки, завороженно смотрел на пистолет, хотел применить прием и вырвать из рук фотографа пистолет, но фотограф резко отвел руку с пистолетом вниз, и руки Волкова скрестились в воздухе. Фотограф ребром левой ладони ударил по шее Волкова. Тот на мгновение потерял равновесие и пошатнулся.
Фотограф схватил пистолет в левую руку и правой нанес сильный удар в солнечное сплетение Волкова. Тот съежился, сначала упал на край стула, стул отлетел в сторону, и он рухнул на пол.