Суд
Шрифт:
— Все будет решать количество найденных вами клиентов, соразмерны будут и ваши личные радости.
И тут снова Ростовцева разозлил Лукьянчик — все-таки у него еще были свежи воспоминания о катастрофе в Южном:
— Предоставляется ли нам право на месте решить вопрос о выходе из дела перед лицом явной опасности?
Ростовцев нахмурился, пристально посмотрел на спросившего:
— Право же, Михаил Борисович, смешно — еще не войдя в дело, уже искать двери для выхода. В конце концов, главную опасность мы тут берем на себя, в том
Лукьянчик не ожидал такой отповеди, да еще наткнулся на презрительный взгляд Залесского.
— Я… не хотел… — пробормотал он. — Когда мне ехать?
— Вот это дело, — улыбнулся Ростовцев. — Ехать, дорогие друзья, следует незамедлительно. Просто — завтра же.
Залесский в тот же день самолетом вернулся домой, в Донецк, а вечером поездом уехали в Литву Лукьянчик и Сандалов.
Тем же вечером Ростовцев в кафе «Синяя птица» устроил ужин Гонтарю. Ему как зачинателю дела он сделал исключение, оставил его на два дня в Москве. Однако напоминать, что тот предложил идею их дела, не собирался…
В кафе выступал какой-то модный инструментальный ансамбль, и от его оголтело громкой музыки ломило голову. Разговаривать было невозможно, и им приходилось ждать коротких перерывов между номерами. Но Ростовцеву музыка, если откровенно, помогала — не о чем ему было беседовать со своим большеротым гостем.
— Вы не в претензии, Борис, что я позвал вас в это дело? — спросил Ростовцев, пригубив из бокала холодного кислого вина, отчего губы у него чуть скривились.
— Мне, Александр Платонович, лишь бы не сидеть без дела. А это же дело и от меня идет, это приятно знать. — Его огромный рот разверзся в улыбке. — А еще приятней будет получать за это наличными.
Ростовцев недобро глянул на него и сказал сухо:
— Получишь свое, получишь…
— А я не спешу, — шлепнул губами Гонтарь.
— Будешь работать с Залесским, но знай: для тебя старший он, а для меня — ты. Понял? Если что заметишь за ним, сигналь немедленно.
Гонтарь снова кивнул, и в этот момент грянул железнотрубный гром, на эстраде перед оркестром заметался в судороге парень в джинсах, закричал в микрофон благим матом что-то про одиночество, но что именно, разобрать было невозможно…
Когда они уходили из кафе, Ростовцев не удержался, подошел к оркестру и сказал громко:
— От вашей музыки синяя птица давно сдохла.
— Жаль, что вы не синяя птица, — услышал он ответ мальчишки, щипавшего свою электрогитару.
Ростовцев рванулся было искать директора, но тут же передумал.
Уже на улице сказал Гонтарю:
— Уезжай в Донецк завтра же.
Снова заработал в кафе оркестр, и даже здесь, на улице, слышен был его грохот и вопли певца.
— Я бы их еще сегодня отправил землю рыть, — с яростью сказал Ростовцев…
В некрологе сообщалось, что министр умер после тяжелой и продолжительной болезни. Но для работников министерства все произошло быстро. Казалось, всего несколько дней назад видели, как он утром в министерстве выходил из лифта на своем этаже, а сегодня в вестибюле уже висит траурное объявление, и с фотографии смотрит на них совсем еще молодой мужчина с энергичным лицом, с живыми, пристальными глазами. Таким министра помнят немногие…
У него был рак. Болезнь вцепилась ему в легкие, в желудок, в печень, и уже не имело значения, где она возникла сначала и где нанесла последний удар. С болезнью, расползшейся по его крупному, сильному телу, он ходил вплоть до дня, когда уже не смог сделать и шага. Тогда его свезли в больницу, и там он через несколько дней умер. Говорят, вскрывавшие его врачи дивились: как мог он так долго не сдаваться болезни. Врачи не учитывали, что министр принадлежал к тому железному поколению, которое прошло через тяжелейшие дела пятилеток и через огонь Великой Отечественной войны. Люди этого поколения сдаваться врагу не приучены. Вот и шел министр вперед, пока мог передвигать ноги.
Кичигин принял активное участие в похоронах министра. Стоял у гроба в почетном карауле, выслушал с постным лицом все речи на гражданской панихиде и поехал на кладбище. В жестко секущую метель стоял без шапки у могилы и в минуты захоронения помог какой-то родственнице покойного. А когда стали с кладбища расходиться, он пристроился в толпе к Сараеву, взял его за локоть, спросил тихо:
— Разве по русскому обычаю помянуть не надо?
— А вы на поминки званы? — съехидничал Сараев.
— Кажется, на поминки можно являться без приглашения.
— А вы знаете, где устраиваются поминки?
— Наша викторина затянулась, — улыбнулся Кичигин. — Не упростить ли ситуацию и не зайти ли нам, без приглашения, в ресторан гостиницы «Украина»? Там очень мило…
Сараеву чертовски хотелось выпить. Еще во время панихиды, когда от трогательных речей у него защемило сердце и он невольно стал думать о себе, что он вот тоже не молод и долго на грешной земле не задержится, — ему до спазм в горле стало жалко себя, стало холодно и вдруг неудержимо захотелось глотнуть крепкого, чтобы дух захватило, согрелась душа и все вокруг стало краше и веселее. Предложение Кичигина было так кстати, что он ответил нетерпеливо:
— А поближе ничего нет?
— Там посолиднее, Сергей Антонович, там можно взять борщок с пампушкой, попросить зажарить колбаски домашней, а под такую закуску выпить — что песню спеть, — сочно рассмеялся Кичигин.
Выйдя с кладбища, Кичигин перехватил такси, и спустя каких-нибудь десять минут они уже входили в дышащий теплом и вкусными запахами ресторанный зал, а навстречу им уже торопился элегантный метрдотель, и, оказывается, он знал Кичигина — они поздоровались за руку.