Суд
Шрифт:
— Какие были у вас отношения с Гонтарем после этого? — спросил Куржиямский.
— Никаких.
— Вы запамятовали, Александр Платонович, — мягко заговорил Гонтарь, улыбаясь своим большим ртом. — Вы потом снабдили меня паспортом на имя Томака и устроили меня к Нестеренко, который со своими сообщниками готовил кражу часов с завода. Сказали мне при этом, что таким образом я надежно спрячусь от возможной мести грузин. А потом, когда нас поймали и осудили, вы, как человек благородный, выручили меня из колонии. Правда, вот уже теперь следователь подсказал мне интересную мысль: откуда вы знали, что Нестеренко и я с ним непременно попадемся и получим срок? Не вы ли это тоже обеспечили? Интересная
— Что скажете, Ростовцев, по этому поводу?
— Дикие сказки, — ответил Ростовцев, глядя на Гонтаря с уничтожающим презрением.
Куржиямскому понадобилось больше часа на то, чтобы показания Гонтаря из диких сказок превратились в реальную правду. Только когда он зачитал показания человека, который продал Ростовцеву тот краденый паспорт на имя Томака, и спросил: пригласить на очную ставку и его? — Ростовцев пошатнулся и начал давать более правдивые показания. И в заключение, побледнев от ненависти к Гонтарю, сказал:
— Но я не обеспечивал провала воришек Нестеренко, я только хотел хоть на время избавиться от дурака, — кивок на Гонтаря, — который мог продать меня в трепе за кружкой пива.
— Я вообще, Александр Платонович, пива не пью, — усмехнулся Гонтарь.
Затем Куржиямский повел Ростовцева в прошлое, в его совместные с Залесским ростовские дела. Дело Бутурлина, которое он изучил в Ростове, дало ему возможность задавать Ростовцеву такие вопросы, что тот не мог не подумать, что Залесский раскололся — откуда же еще может все это знать следователь? И тогда Ростовцев взорвался и понес Залесского, сваливая на него все ростовские аферы, а себе оставляя роль послушного исполнителя отдельных его поручений, И он почти обрадовался, когда Куржиямский, довольно скупо записав эти его показания, вдруг сказал;
— Замучились мы с вами по всяким прошлым делам, а теперь давайте-ка перейдем к делам сегодняшним.
И Ростовцев сопротивляться уже не смог, это было бы просто глупо — он ведь поначалу пытался корчить из себя деятеля, хотя Куржиямскому уже давно приятно и смешно было наблюдать, как на глазах линял тот седогривый красавец с наманикюренными ногтями, которого он знавал когда-то…
Куржиямский раскрутил и то дело с незаконным приобретением строительных материалов для нескольких дач. Конечно же Ревзин полез на базу по заданию Ростовцева, а провалившись, по его же совету взял все дело на себя. Он только малость поторопился, не дал Ростовцеву приготовиться к суду, но все же потом, усилиями Ростовцева, положение было поправлено, взятка из доказанной превратилась в недоказанную, и Ревзин получил условное наказание…
Сараев, как и предсказывал Раилев, оказался для следствия самым легким — он глубоко переживал свою катастрофу, в кабинете следователя как бы столкнулась вся его судьба и совершенные им преступления, и вся его честная жизнь оказалась бессильной спасти от позора и расплаты. Он только попросил Раилева, чтобы тот допрашивал его сам:
— Мне очень трудно, когда… человек молодой, — в сыновья мне годится… Вы должны понять…
Раилев его понимал и почти все допросы провел сам.
Любопытно повел себя Лукьянчик. На первом допросе он заявил, что не знает, за что арестован, требовал немедленно дать ему адвоката и вообще разыгрывал оскорбленную невинность, А на другой день все признал до самого донышка. Дело в том, что Глинкин, сидящий в колонии строгого режима за свои брянские преступления, тщетно пытался добиться, чтобы ему помог хоть кто-нибудь из сообщников — то ли Ростовцев, то ли Залесский и, наконец, хотя бы Лукьянчик. Он-то их всех, можно сказать, спас — не заложил, а что же это теперь они молчат? Он написал им кучу писем, и ни звука в ответ. И тогда он решил, что его уже, как говорится, дальше Кушки не сошлют, а помочь себе он может только сам и для этого путь один — стать образцовым заключенным и не жертвой правосудия, а его помощником. И он накатал показания на 80 страницах про все свои и Лукьянчика преступления в Южном. Непонятным образом вспомнил добрую сотню имен тех, кто давал им взятки, высчитал, что из этого досталось ему и что — Лукьянчику.
Когда Лукьянчику на втором допросе дали прочитать эти 80 страниц, из него точно воздух выпустили, у него не стало сил сопротивляться, и он тоже сел писать свои показания по Южному. Заодно сознался и в систематических приписках в период руководства там стройуправлением…
Было решено — провести Лукьянчика через суд по последнему делу, а затем его и Глинкина этапировать в Южный, чтобы там могли провести над ними показательный процесс. Как говорится, за возмездием ничего не пропадает, дай только срок…
А вот Залесский продолжал упорно и глупо запираться.
…В это утро Владков допрашивал Залесского по эпизодам взяток, полученных от Кастерина. Все уже было установлено совершенно точно и зафиксировано. Кроме одного эпизода — посещение Залесского Кастериным в Донецке, в частности — первое его посещение, когда Залесский при нем звонил в Москву и уточнял у Кичигина, можно ли пообещать Кастерину то, что было ему необходимо для его спецавтобазы. Залесский вообще отрицал, что принимал клиентов в Донецкой «Сельхозтехнике». Вероятно, он боялся дополнительного обвинения в корыстном злоупотреблении служебным положением. Но это было глупо, потому что такое обвинение против него уже существовало и без этого эпизода с Кастериным и даже было им признано. Но когда Владков разъяснил ему это, Залесский снова крутнул головой:
— Не было этого!
— Ну хорошо, а как же тогда Кастерин узнал, что надо стучаться к Кичигину? — с терпеливым спокойствием спросил Владков.
— Как? Как? — раздраженно переспросил Залесский. — Тот же Гонтарь мог ему подсказать.
— Нет, Залесский. Вы прекрасно знаете, что Гонтарь о существовании Кичигина не имел понятия, для него все связи вверх по этим делам замыкались на вас.
— Не знаю… Не знаю…
Создалась досадная ситуация: вся цепочка его преступлений была установлена с предельной точностью, и вдруг одного звена в ней не хватает, и, по-видимому, нет никакой надежды его получить — чем сильнее Владков нажимал, тем упрямее тот твердил свое «нет». И непонятно было, отчего он все заметней нервничал? Неужели в этом эпизоде скрыто нечто очень для него опасное, а следствию неизвестное… Так думал Владков, вглядываясь в каменное лицо Залесского.
А в это время Залесский напряженно обдумывал, пора или еще рано сделать тот защитный ход, который он замыслил заранее, когда все еще было в полном порядке. Правда, тогда он думал, что сделает это в самом начале беды, чтобы, не дав навесить на себя обвинений по этому делу, сразу перейти в совершенно другой разряд, где речь пойдет уже не о взятках, а об иностранной разведке и где он будет выглядеть почти героем. Потом он решил немного подождать, выяснить сначала, насколько следствию удастся влезть в их взяточные дела, и, если окажется, что раскрыто лишь немногое, можно будет тот защитительный ход и не делать. Теперь выяснилось, что следствию известны даже их аферы с Ростовцевым в Ростове. Судя по всему, ключи по Ростову в страхе и панике передал следствию сам Ростовцев — этот мелкий пижон и трус. Словом, все шло к тому, что защитный ход пора делать, и от этого Залесский все больше нервничал — он все-таки очень боялся госбезопасности…