Судьба Алексея Ялового (сборник)
Шрифт:
Пытливый напряженный взгляд Ялового словно толкнул Ольгу Николаевну. Она настороженно приподняла голову и, увидев Ялового, неожиданно поманила рукой, крикнула: «Идите к нам!»
В эту минуту механик выключил свет, застрекотал аппарат, но Яловой, переступая через ноги и поминутно извиняясь, начал пробираться по ряду.
Ольга Николаевна предупредительно поймала его за руку, потянула вниз, потеснила рыхлого подполковника, усадила рядом.
— Давно вернулись? — шепотком спросила, как старого знакомого. Будто знала, когда
По окончании сеанса она быстро распорядилась своими спутниками. Бровастый капитан, к явному своему неудовольствию, вынужден был провожать подполковника. Тот раскуривал коротенькую трубку, посмеиваясь, подтвердил то, что сказала Ольга Николаевна: он плохо видит в темноте и ему действительно необходим спутник, хорошо знающий штабную деревню.
Яловому выходило сопровождать Ольгу Николаевну. Он шел за ней по натоптанной тропе. Впереди светлели рукава кофты, тянулся слабый след запаха вянущих лепестков розы — он не знал тогда, что есть такие духи. Маленький серпик луны поднялся над дальним лесом, мирно дремали избы… И все казалось удивительным и неожиданным. И эта затихающая деревня, и едва уловимое летнее дыхание отцветающих роз. И более всего молодая женщина, которая умела распорядиться с такой веселой властностью.
Она остановилась возле избы с двумя темневшими окнами. В слабом рассеянном лунном свете лицо ее казалось похудевшим, построжавшим, расширились глаза.
— Вот здесь мы и живем. Не хотите зайти?..
— Конечно, хочу, — ответил Яловой.
Его хмельно закружило, казалось, в этот вечер произойдет что-то необыкновенное.
Помигивающий свет электрической лампочки, желтовато отсвечивающий вымытый пол в избе, белая скатерть на столе, напротив Ольга Николаевна, из других, довоенных, времен, в кофточке и синей юбке…
Она подперла ладошкой щеку.
— Я зазвала вас… Мне просто хотелось поговорить с вами. Я вот давеча прочитала ваш очерк о танкисте… Трогательно вы написали, по-человечески… Как бережно везли его, раненного, товарищи на танке. Многое вспомнилось. В конце сорок первого мы выходили из окружения. Меня ранило, я не могла идти. Все ослабли, изголодались, а меня несли, не бросили… Думала: конец, все… А старшина, был такой украинец, пожилой, с усами, все говорил мне: «Терпи, доню! Терпи, голубонько, тебе еще деток растить…» Как меняется все в жизни…
Ольга Николаевна резко встала, походила по комнате.
— Давайте чай будем пить, — предложила. — Что же о грустном… Все о «темной ночи».
Разлила чай в стаканы. Подсунула блюдечко с розоватым вареньем.
— Кажется, ваше любимое… Брусничное.
И вдруг рассмеялась. Прикрыла руками глаза. Вспомнила, как разговаривала с Яловым при встрече. Довольная собой, нашалившая девчонка.
Яловой вскочил, схватил ее за вздрагивающие руки.
— Так вот вы какая! Так вот ты какая!..
Ожидал — отстранится, засмеется, не без игривости
Но Ольга Николаевна спокойно, не вставая, высвободила свои руки. С укоряющим холодком сказала:
— Что вы, Алексей Петрович! Садитесь, допивайте чай…
5
— Сколько времени он не спит? — грубый голос шел сверху.
Алексей медленно приподнял веки. Мучительно было это возвращение к свету, к необходимости слушать, отвечать.
Над ним склонился дюжий детина с черными усиками, в белой докторской шапочке. Круглые глаза смотрели с тем фамильярным недолгим интересом, в котором должно было выразиться внимание и занятость.
…Куда они торопятся? В редком из врачей увидишь живое участие и неподдельную заинтересованность. А этот, видно, из любителей пожить… Выпить. Пожрать… И не только. Ишь как на молоденькую сестру глазом метнул.
«Что же это я? — укорил себя Алексей. — Тоже… психолог!.. Впервые вижу и уже «подверстал»… Неужели и меня озлобляет боль?»
Укорять укорил, а догадывался, какой последует вопрос:
— Итак, как мы себя чувствуем?
Доктор встретился с глазами Алексея, что-то, видно, прочитал в них. Бабники, жуиры — они чутки и догадливы во всем, что касается их. Самолюбиво вскинул голову, рыкнул начальственно:
— Безобразие! Шестые сутки не спит… Почему не доложили? Боль надо купировать! Пантопон ему, два кубика!
Громогласный, самоуверенный, двинулся дальше. Довольство собой, здоровье так и выпирали из него.
…И вновь ты не прав! Что же ему, стоять возле каждого из нас, изображать сочувствие, говорить тихим голосом. Почему ты ждешь сострадания… Чтобы опереться на него, как на костыль? Сострадание — утешение слабых. Тебя сбили с ног, свалили. Но ты живой! Дышишь, живешь. Значит, держись. Всеми силами — держись!
— Терпи!..
— Терпи!..
Терпение, терпение — одно дано тебе…
Терпение, терпение — одно дано тебе…
Почему у меня начинает вдруг «пробуксовывать»… Как на испорченной пластинке — игла проигрывает по одной бороздке. Этот визг повторения!
Терпение, терпение — одно дано тебе!..
Так можно свихнуться!
Сходят с ума от боли? Где-то я читал про бешеного слона. Он все сокрушал на своем пути. Оказалось, пуля застряла в черепе. Его мучила невыносимая боль.
Оттолкнемся от этого предмета. Поставим вопрос так: «Сколь долго может терпеть человек?»
Это вопрос о границах воли или о пределе возможностей? Дальше — не могу! И взрыв. Бунт. Как говорят на Украине: «Терпець увирвався». Какое точное слово: «увирвався»! В его корне: «рва… рвать, взрывать».
Что же тебе — выть? Стонать? Реветь на весь госпиталь?..
Мерзкие слова!
Надо разграничить содержание понятия. Терпеть — значит испытывать давление. Со стороны кого-то или чего-то.