Судьба Алексея Ялового (сборник)
Шрифт:
Сказались ли длительные переходы без сна и отдыха, зарева боев, кровь людей, с которыми он сроднился за эти месяцы, захватило ли его общее движение, когда ломались, уходили вперед фронты — мерещился где-то уже и конечный порожек, или просто человеческое достоинство, как он понимал его, не позволило ему тогда даже подумать над тем, чтобы уйти. Кинуть тощий «сидор» на плечо, выйти на большак, поголосовать и через день-два оказаться в сравнительной безопасности, у тебя любимая работа, а те, с которыми ты еще вчера лежал в одной цепи, вскакивал и бежал, рвался к вражеским
— Ты что невеселый? — Начальник политотдела отдувался, вытирал платком круглое вспотевшее лицо — и над его «виллисом» прошлись «мессеры», пришлось сигать в канаву. — Тут тебя начальство расхваливает. К ордену представили. А ты сумрачный… За газетой своей скучаешь?
Алексей пожал плечами. В самом деле, скучает ли он по своей суматошной корреспондентской работе в армейской газете?
Все, что он делал сейчас, все, что происходило, было таким важным, серьезным, что тут не подходили обычные слова «нравится», «не нравится», «скучает», нет ли.
Полковник пригляделся к Яловому. Лицо у начальника политотдела простецкое, домашнее. Любимое выражение у него было «по-человечески». «С солдатом надо по-человечески обходиться, — поучал он зарвавшегося командира. — А ты все горлом, криком…» Повару как-то выговаривал за пересоленную кашу: «Ты зачем стольких обидел! Не по-человечески работаешь…»
Он и с Яловым обошелся «по-человечески». Не стал темнить, петлять, напрямик изложил дело.
— Пришел приказ из политуправления фронта об откомандировании тебя в их распоряжение для использования на газетной работе. Но мы уже в другой армии, подчиняемся другому фронту. Я могу выполнить это распоряжение, а могу не выполнить. Такие, как ты, и в дивизии нужны. Потому и спрашиваю: хочешь ты обратно, в газету? Тем более рапорт подавал начальству с просьбой вернуть тебя на газетную работу.
— Так это когда, до наступления.
Полковник не без раздражения постучал короткими сильными пальцами по столу. Сердился он, что ли? Или ожидал другого от Ялового.
Сказал с нажимом:
— Мое решение такое: поступай как знаешь. Хочешь, чтобы откомандировали, — хоть сейчас отправляйся в политотдел, получай предписание и кати…
— Можно мне остаться в полку?.. Хотя бы до старой границы дойти, — сумрачно, с глухой усталостью проговорил Яловой.
Не мог он уйти в эти дни из полка. Чистый, пронзительный голос совести не велел. Должен был он дойти, постоять на заветном рубеже. Со всеми.
— Подумай! На войне редко выбирают. — Голос полковника прозвучал с предостерегающим холодком.
Хлопнул ладонью по столу, встал:
— Сроку тебе три дня. Пока примет нас новая армия. Решай!
Сидевший за картами в углу командир полка полковник Осянин проговорил:
— Чего, ето, ему газета… Выйдет из него писатель — еще погадать. А командир готовый. Знающий боевой офицер. Я ему батальон могу, ето, свободно доверить.
Вышло по слову полковника Осянина. Пришлось Яловому принимать батальон. Как раз на третий день срока, отведенного ему для выбора.
— Тут, видишь, какое
«К» он выговаривал мягко, все слова слитно, получалось «тахтовот».
Меняя тон, начал командно рубить. Куда и делись просительные интонации.
— Ильинский — раззява! Надо было с ходу сбить. Задержка недопустима! Мы их выкурим. Как только проиграют «катюши», сразу же двигай. К вечеру ты должен оседлать дорогу. Во что бы то ни стало! Это прямой приказ командующего армией. Понял? Тахтовот! Вцепись в нее зубами, держи, пока наши танки не подойдут.
На месте оказалось не совсем так, как рисовалось в штабе полка.
Немцы зацепились на низких, будто срезанных сверху высотках. В бинокль виделись наспех вырытые окопы, кое-где присыпанные травой. Сплошной линии вроде не было. Но не было и скрытых подходов. Все просматривалось с высоток.
Извилистая ложбина справа как будто скрадывала обзор. Но вряд ли ее оставили без прикрытия. Или маскировали, или пулемет врыли. Не раз, бывало, в таких ложбинах в упор десятками клали.
Яловой вглядывался в карту. За холмами низина, слева — язык леса, справа на возвышенности была обозначена деревня. За ней километрах в двух рокадная дорога. За дорогу они намертво вцепятся. Похоже было, что на холмах лишь первый заслон, в глубине что-то посерьезнее приготовлено.
Плохо велась разведка в наступлении. Старший адъютант — медлительный пожилой лейтенант, бывший агроном, — ничего не мог сказать, кроме того, что впереди засекли лишь минометную батарею на опушке, пулеметный огонь довольно плотный — не меньше четырех пулеметов работало. А сколько таилось? Лейтенант не знал. Виновато пожимал плечами, руки большие хлеборобские, до самых колен доставали. Да и что он мог определить? Часа три, как подошли. Попробовали с ходу, нарвались на огонь, подались назад. Вот и вся песня.
Яловой вызвал Осянина. Запросил разведданные.
— Что у тебя перед глазами, то и у меня! — отрезал Осянин. — Ты, ето, не тяни… И не мудрствуй. Огоньку дадим, сами побегут. Тут одна наука: вперед!
Яловой едва не выматерился вслух. Вспомнил Сурганова. Прав тот был, когда костерил Осянина! Старик на «огоньке» прямо помешался. Раз есть «катюши», полк РГК на подходе — давай ломи, и все!
Не больше часа оставалось до атаки. До того, как «проиграют «катюши». Договорился с артиллеристами: не только по холмам, поработают они и по лесной опушке, скрытой за холмами, по деревне.