Судьба генерала
Шрифт:
Единственно, что спасало до времени э.ту огромную обветшавшую державу от участи быть разорванной в клочья и полного подчинения неверным, так это то, что желающих поживиться за счёт ослабевшей восточной монархии было множество, и каждый завистливо присматривал за соперником, чтобы тот не отхватил самый лакомый кусочек. Так они и держали друг дружку за руки. Послов великих держав в Блистательной Порте было пятеро, и каждый вещал своё, как говорится, дул в свою дуду, а хитрые турки — от блистательного паши до оборванного разносчика зелени с центрального рынка Капалы Чарши — согласно кивали головой каждому франкскому консулу и подставляли руку ладошкой
Но что-то, конечно, менялось в этом неподвижном, как небытие, инертном существовании огромного восточного города, но это было так, пустяки. Подумаешь, наш султан нацепил красную феску с золотой кисточкой вместо привычной всем чалмы и заставляет своих подданных сделать то же самое. Ну, поцапались в очередной раз янычары с султаном. Эка невидаль?! Правда, на этот раз не повезло янычарам. Расстреляли их из пушек на площади ат-Майдан, а потом несколько дней добивали в кривых переулках старого города. Всего тысяч тридцать порезали. Но что такое тридцать тысяч для города, где проживает целый миллион официально и ещё один миллион — так, на птичьих правах?
Значительно большее впечатление на стамбульцев произвело другое событие. Мехмед Второй воздвиг через Золотой Рог, длинный залив, разрезающий европейскую часть города на две части, понтонный мост. Вот это было чудо так чудо! Теперь можно было, не замочив жёлтых ботинок, которые носил каждый правоверный мужского пола, пройти посуху от мечети Айя-София в Галату, где проживали издавна торговцы генуэзцы и франки, и если захочешь, топай через посольский квартал, через греческие деревеньки и мусульманские кладбища аж до самого Чёрного моря.
— Да, велик и могуч наш султан, — поговаривали простые стамбульцы, — с умом распоряжается денежками, что сыплют ему в руки эти неверные в смешных кафтанишках. Только бы не забывал наш столп веры попристальней следить, что у него под носом вытворяют эти ненасытные паши и разные жулики, поднимающие несусветно цены на муку. Ведь так не только на чурек, но и на хамурсуз или дрянной лаваш денег хватать не будет. Да и к винцу бы поменьше прикладывался наш султан, а то ведь не секрет для всего Стамбула, что оплот истинной веры от шампанского, к которому он уже давно пристрастился, начал переходить к водке и даже — о ужас! — не брезгует и чистым спиртом. Ведь всем известно, что когда принимаешь цивилизацию, не надо перебирать. Всё хорошо в меру!
Александр Стародубский улыбнулся, вспомнив лукавую физиономию турка, купца средней руки, с которым он только что беседовал в сонное послеобеденное время, когда тот произнёс эту фразу про цивилизацию. Расположились они прямо у него в лавке, в просторной задней комнате, сплошь увешанной коврами. Дипломат любил неспешную беседу с Саим-беем в этот час, когда весь город мирно дремал. Дымились трубки с длинными
— Да, Саим-бей, это не вода, а уж точно услада Востока! Да пошлёт Аллах благоденствие твоему дому.
Широкое лицо купца расплылось в улыбке. Он погладил короткую, крашенную хной бородку. Его подстриженные по султанскому указу усы, по размеру строго равные густым бровям! довольно топорщились.
— О, я знал, уважаемый Александр-эфенди, что найду в тебе истинного ценителя. — Саим-бей постучал длинным крашенным хной ногтем по бутылке. — Её запечатали в тот год, когда сардарь Бонапарт скончался на своём острове.
«Одиннадцать лет, значит, водичке! И не протухла ведь, проклятая, — подумал про себя граф и крякнул. — Господи, чего не приходится делать на государевой-то службе. Кажется, подай ему сейчас жареную собаку, так и её ел бы, причмокивал и похваливал, раз это для дела нужно».
Дипломат повернулся на другой бок. Он возлежал на украшенном шёлком и серебром паласе—килиме, спиной опершись на груду продолговатых подушек. Саим-бей был одним из лучших его агентов. Его донесения Стародубский очень ценил. И сегодня купец сообщал интересные новости:
— В городе, несмотря на внешнее спокойствие, накаляется обстановка. Недобитые янычары, бедные и фанатичные муллы, учащиеся медресе и, что хуже всего, некоторые высшие сановники ждут подхода Ибрагим-паши со своим египетским войском к Босфору, чтобы открыто выступить против нынешнего султана. Они его считают неверным, гяуром, за разгром янычарского корпуса и попытки реформ.
— Так-так, — заинтересовался дипломат. — А кто из высших сановников замечен в симпатиях к египтянину Мухаммеду-Али?
— Самый влиятельный из них — это Ахмед-паша, глава султанской гвардии. Он ненавидит сераскира Хозрев-Мехмед-пашу, который возглавляет всю армию и первенствует в Диване, поэтому и делает всё, чтобы угробить своего соперника и стать вторым лицом в империи. Думает, что если на престол взойдёт Мухаммед-Али с его помощью, то он уж точно станет сераскиром и великим визирем. Пертев-паша, министр иностранных дел, тоже враг нововведений, тесно связан с духовенством и ненавидит Россию. Стефан Вогориди, переводчик султана, подкуплен французами и тоже ждёт не дождётся, когда Ибрагим-паша объявится в Стамбуле.
— Ну, мне их позиция в общих чертах ясна, — проговорил Александр. — Какие конкретные их действия тебе известны?
— Ахмед-паша встречался вчера с французским посланником Варенна. О чём конкретно они говорили, мне не известно, но после этой беседы у начальника султанской гвардии появились дорогие часы, все в брильянтах. Он их собирает и за подобный экземпляр душу готов продать. И, как мне только что сообщили, люди Ахмед-паши стали усиленно склонять армян, греков, имеющих связи с русским посольством, и вообще прислугу русских дипломатов работать на них. Предлагают большие деньги.