Судьба и другие аттракционы (сборник)
Шрифт:
— Сразу чувствуется, что ты не профессионал. Ты и не обязан разбираться в этом, не переживай, то есть я хотела сказать, извини. Необратимо или нет, мы узнаем лет этак через тысячу. Но он делает всё, чтобы было именно необратимо.
— И ты втайне от Снайпса принимаешь свои меры, чтобы в племени альфа искра не погасла совсем?
Лицо Ульрики залила краска.
— И как, запах серы не смущает? — продолжал Глеб.
— От искры или же от моей тайной деятельности? — бравировала Ульрика.
— Значит, будущее здешнего человечества всё-таки непредсказуемо. Боюсь
— Пытаюсь поддержать искру, а множу те сюжеты, которые показал тебе Снайпс в первый твой день, — сказала Ульрика. — Но это ничего еще не значит, понимаешь?! А с омегой нам удалось. Сами не ожидали.
— Послушай, а как получилось, что эти альфы не перебили всех ваших драгоценных омег как племя Марии? Они же по сравнению с субтильными омегами выглядят перегруженными мышцами монстрами.
— Энди разделил их силовым полем.
— Ах вот оно как! То есть теперь два параллельных мира. Свет и Тьма никогда не пересекутся. Добро и Зло будут наблюдать друг за другом, как за рыбками в аквариуме. «Если б у нас была такая предыстория», да? Кстати, а почему ваш Снайпс просто-напросто не перебил племя альфа, или хотя бы не ограничил рождаемость, чтобы за несколько поколений взяли и потихоньку вымерли?
— Он не может поступить негуманно.
— Да?!
— А я, получается, своими подпольными действиями пытаюсь спасти бессмертную душу профессора Снайпса. — Улыбнулась, точнее, попробовала улыбнуться Ульрика.
— Вряд ли бы он оценил, — сказал Глеб. — Я не стану выдавать тебя профессору.
— Я в этом и не сомневалась.
— И не по каким-то моральным соображениям. Просто любое изменение в вашем эксперименте приведет к ухудшению того, что есть.
— А остановка эксперимента обернется, — Ульрика задумалась, — трагедией? Абсурдом? Вообще непонятно чем.
— Но никто на Земле и не собирается.
— Я знаю, — остановила его Ульрика, — но вот сейчас наша четвертая смена закончится, вернется на Землю, а пятой просто не будет, вот и всё. А нам остался только шаг.
— До чего? — уцепился Глеб.
Ульрика демонстративно проигнорировала вопрос, сказала только:
— Но, судя по всему, мы успеем.
«Пятой смены не будет». Глеб вдруг понял, что на Земле именно так и определились. А его инспекция? Для очистки совести, из приличия, чтобы была хоть какая-то видимость объективности. Организуй Снайпс что-нибудь подобное в поселениях ближнего, среднего космоса, его объявили бы преступником, а здесь, в другом мире, сочли чудаком, бредящим насчет Добра и Счастья… Чудаком, у которого кое-что получилось, но пятой смены не будет. На всякий случай? Если эксперимент Снайпса будет удачным, отмежевавшееся от него человечество всё равно умножит своё достоинство, свою славу, что там еще будет значимым для него через тысячу лет? Плюс обычные рассуждения о догматизме и косности современников гения. Если же кончится плохо — человечество в свое время подстраховалось посредством ограниченного, но честного Глеба Терлова. Но вот сейчас, разобравшись, разве он скажет эксперименту «да»? Придется остаться ограниченным, но
— Через месяц за нашей сменой придет корабль, и все уедут, — сказала Ульрика.
— А профессор Снайпс останется, — вдруг понял Глеб.
— Так будет лучше для всех, не правда ли? И для профессора, и для Земли.
— Во всяком случае, для НАСА. Не надо ломать голову, что с ним делать.
— Он даже не будет нуждаться в транспортах с Земли. — Ульрика кивала каким-то своим мыслям. — На двадцать лет жизни, что примерно ему осталось, здесь хватит всего.
— Почему же двадцать? Он такой еще крепкий.
— Я тоже останусь, Глеб.
— Ты останешься с профессором?
— Я останусь здесь . — Жесткий голос Ульрики. — Пусть этот пейзаж так и не стал для меня родным.
— Дело, миссия, да?
— Нам остался последний шаг, как я говорила. Мы вроде как успеваем до прихода корабля с Земли. На этом, собственно, и кончается «миссия». Все, что после, будет лишь только обычная исследовательская текучка, научная рутина.
— Тебе дороги эти омеги и альфы?
— В какой-то мере, — задумалась Ульрика. — Но нельзя длить то, что уже закончено и, — она улыбнулась, — жаль только, что не увидишь конечного результата. К тому же, так много своего хотелось забыть здесь, вычеркнуть, сделать небывшим, слишком много, быть может.
— Так почему же ты всё-таки остаешься?
— Я отвечу потом, когда найдется более-менее эффектная формулировка, ладно?
Когда она была уже у двери, Глеб спросил:
— Откуда у вас с профессором такая боязнь собственной природы, такая истовая страсть не допустить пусть даже намека на повторение нашего земного пути?
— Страсть, сделавшая нас преступниками и богами? — усмехнулась Ульрика. — Преступными богами. Видишь, сколько еще можно придумать хлестких слов.
— Неужели из той твоей книги ? — продолжал своё Глеб.
— Несмотря на нашу вроде бы как победу над собственной историей, — Ульрика сбилась с тона. — Меня страшит зыбкость той плёночки, грани, что отделяет нас от самих себя. Снайпс, он занят метафизикой. Создает мир, где торжество метафизики… Где метафизика будет права. Моя же задача скромнее — я хочу, чтоб был мир, где люди не будут страдать.
Глеб подошел к ней вплотную, взял за руки, за запястья:
— И ты веришь, что генная инженерия и иже с ней помогут в этом хоть сколько-то?!
— Не верю, — смотрела ему в глаза Ульрика. — Теперь не верю. — Заставила себя сказать. — Но у меня уже нет выбора.
— Вы с твоим гениальным шефом стали заложниками собственного могущества, собственных успехов, колоссальной своей удачи.
— Наверное, — она освободила свои руки и вдруг с чувством обняла его. — Наконец-то я смогла выговориться, проговорить себе самой. — Ульрика отошла от Глеба.
— Что такое этот ваш «последний шаг»?
— Здесь, в общем-то нет секрета, — ответила она уже в дверях, — просто ты сейчас не готов, придет время, и мы всё тебе покажем. Уже скоро.
Оставшись один, Глеб прокричал стенам: