Судьба Илюши Барабанова
Шрифт:
Спрятав за пазуху выигрыш, Степа начал расталкивать ребят:
— Посторонитесь, не мешайте человеку.
Егорка проиграл больше всех. Его конопатый, облупившийся нос порозовел еще больше. Но Егорка не пал духом и подшучивал над Илюшей:
— Старайся, бабка похвалит.
Илюша сам удивлялся, почему так удачно играет. Степа едва успевал складывать добычу под рубаху, суетился и настолько ушел в игру, что не заметил, как из-за угла появился его давний недруг Бориска-Врангель. А тот подкрался сзади и неожиданно ударил Степу палкой по спине.
— Христос воскресе, — сказал он, когда Степа обернулся.
— Чего дерешься?
— Я христосуюсь, чудак.
Цепким взглядом Врангель оценил обстановку и догадался, что спрятано под рубашкой у Степы. Он обхватил прислужника и стал тискать его. Хруст яичной скорлупы рассмешил ребят.
— Пусти! — вырывался Степа, но Врангель крепко держал его:
— Давай вдаримся, тогда пущу.
— Не хочу я с тобой драться.
— А я хочу, — ухмыльнулся Врангель.
— Не трогай его! — сказал Илюша и стал между ними.
— Ты что, макаронов захотел? — спросил Врангель, взявшись за длинный козырек клетчатой кепки, точно собирался снять ее перед дракой. — Или, может быть, тебя лапшой накормить?
— Отстань, а то плохо будет, — пообещал Илюша.
Но Врангель наступал:
— Не стесняйся, говори: макаронов тебе или лапши?
Ребята расступились, образуя круг.
— Пускай вдарятся. Не мешайте.
— Огольцы, подержите кепку. — Врангель плюнул на ладони, пригладил взлохмаченные волосы и, шагнув к Илюше, ударил его и тут же присел — это означало, что он «лежачий», его бить нельзя.
Но Илюша приехал из шахтерского края, и там не знали подобных правил. Он дал Врангелю подножку и, не успел тот вскочить, снова крутанул, да так, что Врангель ткнулся носом в землю.
Ребята оторопели. Никто не ожидал от худенького новичка такой ловкости. На Солдатской улице Врангель считался атаманом, его побаивались даже взрослые. Но сейчас он не успевал закрываться от ударов Илюши. А когда ему удалось извернуться, подхватился и кинулся к своему двору.
Схватка далась Илюше нелегко. С плеча свисал клок разорванной рубашки, а драка еще не кончилась. Врангель выбежал с топором в руках и помчался к Илюше.
— У вас на шахтах так дерутся, да? — спросил он, яростно сверкая глазами. — А у нас вот как! — И он замахнулся на Илюшу топором.
Из калитки ветхого домика, у которого шла потасовка, выскочила собака и кинулась на Врангеля. Как видно, у нее были старые счеты с ним. Врангель мигом бросил топор, ударом плеча открыл калитку и скрылся под сдержанный смех ребят.
Вслед за собакой, которую звали Адамом, вышел старик. Вместо левой ноги у него была деревяшка.
— Что здесь за Синопский бой? — весело спросил он.
— Дедушка Михеич, это Бориска первый начал, — пожаловался Степа.
— Соловей-разбойник, на людей с топором бросается! Дайте-ка мне топор.
— А ты, старый хрыч, лучше не встревай в чужое дело! — крикнул Врангель, выйдя со двора, но, преследуемый собакой, снова спрятался.
На обратном пути собака обнюхала Илюшу, чувствуя незнакомого.
— А ты, гладиатор, чей? — спросил у него старик.
— Сирота, — поспешил объяснить Степа. — Из Юзовки приехал, племянник Петра Николаевича.
— Если родич Петра Николаевича и если сирота, милости просим в гости, — сказал старик. — У меня сирот полный дом: ворона Глафира, ежик Мишка…
Степа, смеясь, шепнул Илюше:
— Ежик курить умеет…
— Как же ты к Дунаихе явишься в таком виде? — с сочувствием спросил Михеич.
— Зашьем, — бодро сказал Степа, — у меня иголка и нитка имеется. Пойдем, Илюша!
Степа, хотя и не был сиротой — где-то в городе жила его мать с двумя братишками, — воспитывался у крестной на Солдатской улице. Их дом стоял неподалеку.
Сначала ребята спрятались в сарае, а когда за крестной захлопнулась калитка, Степа облегченно вздохнул:
— Ушла… Хочешь кулича?
— Рубашку бы зашить…
— Сейчас всё уладим.
Степа привел товарища в дом, где пахло пирогами и луковой шелухой.
— Крепко ты Бориске наподдал, — сказал Степа, вдевая нитку на ощупь, но проворно.
В доме тикали ходики, пахло воском и гарным маслом. Здесь, как в церкви, весь дом был в иконах. Не было свободного места, где бы не висели бумажные картинки «Жития святых», иконы, распятия, где бы не теплились лампады. В большом и светлом доме было душно, отовсюду смотрели скорбные лица святых, богородицы, мучеников, ангелов. Илюша разглядывал темные лики белобородых старцев и думал о Степе. Почему-то было жалко его. Может, и правда, что у него жизнь бесполезная…
— Сейчас разговляться будем, — весело говорил Степа, накрывая широкой ладонью мятые пасхальные яйца, которые выложил из-за пазухи. Он разделил их поровну на лавке; ел, а скорлупу собирал в пригоршню.
— Крестная у меня сердитая, — объяснил он. — Если узнает, то не миновать мне стоять на коленках перед иконами, да еще прикажет двадцать раз прочитать вслух «Отче наш».
— Зачем?
— Казнь у нее такая…
Илюша ел сладкий кулич, а сам разглядывал на полках церковные книги, поминания, закапанные воском, огарки свечей на тарелке. Степа ходил рядом и с набитым ртом объяснял:
— Это святой Серафим с медведем. А это Христос молится в Гефсиманском саду перед казнью на Голгофе… Стража искала его, подошла, а он спрашивает: «Кого вы ищете?» Воины ответили: «Иисуса Назарея». — «Это я», — сказал Христос, и солдаты повели его.
— Зачем же он признался?
— Праведно жил, не мог врать.
— Кому же он молится? — спросил Илюша.
— Богу.
— Он же сам бог.
— Мало ли что… Есть постарше…
— Тебе нравится в церкви?
— Еще бы!
— А почему?