Судьба Илюши Барабанова

Жариков Леонид Михайлович

Обыватели толпились возле афиши, перемигивались:

— Дожили большевички, пасху начинают праздновать.

— Еще вспомнят бога…

— Зачем же они церкви разоряли?

— Вернут обратно. Заграница приказала. Сказывают, папа римский молебен отслужил, большевиков анафеме предал.

— Так им и надо…

Судачили мещане, хихикали, а в нардоме шла веселая работа: молодежь готовилась отпраздновать красную пасху.

Решили устроить комический карнавал и шествие по городу с факелами.

В нардом отовсюду сносили старинные купеческие наряды из парчи, напоминавшие поповские ризы, Евангелия. Кто-то притащил даже гусарскую шапку с пышным султаном, уцелевшую еще со времен наполеоновской войны: пригодится и шапка, сойдет за поповский клобук. Раздобыли настоящее медное кадило и, хотя оно было помято, вычистили до блеска и подвязали к веревочке.

В комнате за сценой, где хранился театральный реквизит, художники малевали богов, девчата шили хоругви из рогожи, вырезали из картона круги-нимбы для святых, клеили из глянцевой бумаги поповские камилавки и примеряли их.

Уличные мальчишки заглядывали в окна, стараясь разгадать, какой сюрприз готовят комсомольцы, но так ничего и не угадали. А тут еще подъехала к нардому колымага, запряженная клячей. На телеге громыхала пустая бочка с надписью по круглому боку: «Слезы богородицы».

Из всех ребятишек города секрет знали только двое: Илюша и Степа. Со времени драки в храме Василия Блаженного и отречения Степы от церковных дел двое друзей стали поистине неразлучны. Они всюду бывали вместе, вдвоем навещали в Хлюстинской больнице Митю Азарова, раненного взбесившимся дьяконом. Тогда-то и узнали они о предстоящем комсомольском карнавале.

Мальчишки на улице приставали к Степе:

— Будь человеком, скажи, что за пасха будет в клубе?

— Не знаю, — отвечал Степа, загадочно усмехаясь.

Илюша тоже молчал. Друзья строжайше хранили тайну. Зато сами с веселым интересом смотрели, как комсомольцы приклеивали самодельным богам пеньковые бороды, разрисовывали хоругви. Валя Азарова сшила из старого одеяла младенца Иисуса Христа, которого должна нести на руках божья матерь: ее собирался изображать Пашка Булочкин, рабочий котельного цеха. Он всегда играл на сцене комические роли.

Илюша и Степа приставали к Мите;

— А нам можно нарядиться?

— Валяйте!

— Кем?

— Чертями или ангелами.

Валя Азарова помогла вырезать из картона крылья, сама пришпилила ребятам на спины и надела на головы золотые нимбы. Получилось, как у настоящих ангелов.

Как-то ребята встретили в нардоме Тину Богоявленскую.

Столкнувшись с приятелями, Тина смутилась. Однако Степа с прежней нежностью смотрел на нее, потом спросил:

— Тина, разве ты тоже к скаутам не ходишь?

— Нет, Степушка.

— Почему?

— Так складывается судьба… — Тина улыбнулась чуть-чуть грустно, потом прямо взглянула на них и ответила с гордостью: — По-новому складывается моя судьба…

В тот же вечер нечаянно открылся ребятам смысл этих слов. Илюша привел Степу на сцену посмотреть новую декорацию. Они не знали, что за полотняной перегородкой, где были нарисованы березки, уединились Тина и Митя. Их негромкие голоса заставили ребят прислушаться.

— А я уже сказал ребятам, что ты принесешь заявление…

— Не могу решиться, Митя. Отец не встает с постели.

— Передумала?

— Нет, но я хочу, чтобы он поправился, иначе я его убью своим решением.

— Комсомольцы поверили, что ты всерьез хочешь уйти из дому.

— Я понимаю, Митя, но и ты согласись, что мне нелегко.

— Ну вот, опять слезы… Комсомолка должна быть твердой. Нам предстоит такая борьба, Тина, что ни крови, ни слез не хватит.

Илюша выразительно взглянул на Степу. Вот что означали слова Тины: она решила порвать с отцом и уйти из родного дома. Илюша радовался неожиданному повороту в судьбе девушки.

3

В семье Дунаевых уже давно не принуждали Илюшу молиться. После отъезда Евгения с этим смирились и мальчика заставляли ходить в церковь только «для приличия» и лишь по большим праздникам. Но даже в этих случаях приказ не бывал обязательным.

Труднее приходилось Степе. В страстную субботу он забрался в сарай, залез под кадушку и сидел там до тех пор, пока крестная не ушла в церковь. Только тогда он выбрался из-под кадушки и помчался в нардом.

Там все было готово к началу карнавального шествия. Комсомольцы с песнями выходили на улицу.

— Стройся по четыре в ряд! Факельщикам — в голову колонны! — слышались слова команды.

Комсомольцы зажгли смоченную мазутом паклю, подняли ее на длинных шестах, и притихшие дома озарились красными сполохами, загремела песня:

Вперед заре навстречу! Товарищи, в борьбе Штыками и картечью Проложим путь себе!

Темное небо усеяли звезды. Улицы города ожили, разбуженные молодыми голосами:

Смелей вперед и тверже шаг, И выше юношеский стяг! Мы — молодая гвардия Рабочих и крестьян!

Колонна выстраивалась в свете факелов вдоль деревянных домиков. Головная часть процессии упиралась в массивные Московские ворота, а хвост терялся в переулке, огибая здание нардома.

Вдруг послышался смех: из клуба стали выходить ряженые.

Впереди всех, с кадилом в руках, с пеньковой рыжей бородищей, облаченный в настоящую поповскую ризу, шел Митя Азаров. За ним поспешала божья матерь-троеручица с тряпочным младенцем на руках. Лицо богоматери было размалевано скорбными морщинами, и, если бы не черные брюки-клеш, видные из-под юбки, никто бы не догадался, что богородицей нарядился Пашка Булочкин.