Судьба Илюши Барабанова
Шрифт:
— Полегче на поворотах, — обиделся Степа и перенес ведерко в правую руку, точно собирался драться. — Я тебе покажу, какой я косой!
— Заткнись тряпкой, которую держишь в руке, — посоветовал Гога, а сам продолжал спор с Илюшей: — Коротка же у тебя память. Помнишь, как я выручил тебя в школе? Что бы с тобой было тогда, если бы не я? Отдавай деньги.
— У меня нет.
— Врешь! Ты наше молоко продавал, а деньги прикарманивал.
— Не трогал я твоего молока.
— Акулина рассказывала, что кто-то доил нашу корову… Вот я скажу, и с тебя взыщут, как с вора.
— Если я вор, то ты… буржуйчик занюханный.
— Буржуем быть выгоднее, чем скотником. Знаешь ли ты, что от тебя навозом пахнет?
— А это пахнет? — спросил вдруг Мустай, поднося кулак к носу Гоги.
Но тот смерил татарчонка презрительным взглядом: что ему стоило одним ударом опрокинуть его на землю! Да только лучше не связываться: по улице ходят комсомольцы.
— Думаешь, если ты магазин открыл, то и власть твоя? — спросил Илюша.
— О власти не беспокойся. Она скоро будет у меня в руках.
— Как бы не так…
— Ты что, газеты не читаешь?
— Он их в лапти запихивает, — сказал Шурик.
— Зачем? — Фоня давал товарищу повод для издевки.
— Чтобы лапти не промокали, — ответил Шурик.
— Во всех парижских газетах написано, — продолжал Гога, — что в Москве тысячи рабочих восстали против большевиков и захватили Курский вокзал. Ленин умчал в Крым.
— Врешь! — вспыхнул Илюша и, чтобы досадить Гоге, добавил: — Товарищ Буденный всех вас, нэпманов, шашкой порубает.
— Испугались мы твоего Буденного!
— Испугаешься… — Илюша от обиды не знал, как побольнее ответить Гоге, потом вспомнил о разговоре комсомольцев и сказал: — Скоро мы вас налогами придавим. И магазин отберем.
— Воробья под крышей видел? — неожиданно спросил Гога. — Вот погляди, — и показал из-под ладони кукиш. — Ты как хлебал щи лаптем, так и будешь хлебать. В коммунизм собрались. Ехали-ехали, а теперь обратно подались.
— Почему? — спросил Фоня, чтобы снова поиздеваться.
— Колесо у них сломалось, вот и повернули обратно, — с серьезной миной сказал Шурик.
Дело шло к драке. Уже Мустай и Шурик уперлись грудью друг в друга, Фоня норовил зайти сзади, чтобы стукнуть Степу по затылку. В это время к ребятам подошла Валя Азарова, доверенная комсомольской ячейки за расклейку листков.
— Вы почему не клеите? — спросила она, догадываясь, что здесь назревал бой и она подоспела вовремя.
Напряженность разрядилась. И когда нэпманские сыпки скрылись за углом, Валя спросила:
— Чего они от вас хотели?
— Поговорили по душам…
Валя проводила врагов строгим взглядом и похвалилась:
— А я свои листки на базаре расклеила. Народ читает!
— Якши, будет хлеб детишкам, — сказал Мустай и нахмурился, должно быть, вспомнил умершего брата и родную эни, так и не вышедшую из больницы…
Вернувшись домой, Илюша столкнулся в передней с бабушкой. Она с любопытством оглядела его и спросила:
— Что это ты клеил в городе? Соседи сказывали.
— Листки про голод… чтобы детям помочь.
Бабушка пошла на кухню, шаркая валенками и бормоча:
— Дождетесь от кошки лепешки, от собаки блина…
— Каретниковы не дадут, а комсомольцы помогут, — сказал Илюша. Он пожалел, что не оставил листовку и не прочитал бабушке, — может, и она отсыпала бы муки.
Тетя Лиза вышла из другой комнаты и тоже спросила:
— Правду говорят, что скоро голодных детей привезут с Поволжья?
Илюша подтвердил, а бабушка ответила опять неопределенно:
— Живем — хлеб жуем, а проглотим — давимся… — И, как всегда, закончила шутливой поговоркой: — Эх, горе, муж Егорий, а у нас Иван, не дай бог и вам.
За время рождественских каникул Илюша соскучился по шумным школьным коридорам, ребячьей суетне. В день возобновления занятий он проснулся затемно и по хрустящему предутреннему снежку побежал к Степе. Стояли крещенские морозы, и в небе мерцали высокие звезды, на улице было безлюдно.
— В церкву пошел твой Степка, — сердито отозвалась крестная, когда Илюша постучал в ставню.
Потоптавшись у калитки, Илюша пошел по Солдатской улице и свернул на Татаринскую, чтобы пройти мимо церкви Василия Блаженного. В храме окна были освещены, шла ранняя обедня. Конечно же, Степа ходит по алтарю в своем золотом стихаре и прислуживает. Ждать его бесполезно.
В школу Илюша явился рано, там еще никого не было. Чтобы убить время, он спустился по крутой и скользкой Воробьевской улице на берег Оки. Живой мост был закован в лед. По нему, а то и просто по льду ездили на санях. Дороги тянулись от берега к берегу, перекрещиваясь. Одни уходили к деревне Ромоданово, другие — к большаку на Перемышль…
Воробьевская улица кончалась внизу двумя двухэтажными каменными домами. В одном из них недавно открылась чайная. Несмотря на ранний час, там хлопали двери, слышался звон стаканов. У крыльца стояли сани. Лошади с заиндевевшими холщовыми торбами на мордах дремали.
Совсем недавно этот дом пустовал. Теперь туда входили крестьяне в потрепанных армяках, в лаптях. Из дверей валил пар.
Неожиданно появился Шурик Золотарев со школьной сумкой под мышкой. Илюша вспомнил, как этот нэпманский сынок хвастался, что отец открыл чайную.
Не желая встречаться с Шуриком, Илюша спрятался за лошадь, а потом всю дорогу шел за ним, но в отдалении.
«Ладно, пусть радуются, — думал Илюша, — скоро комсомольцы откроют свой магазин, и тогда крышка всем частникам…»