Судьба Илюши Барабанова
Шрифт:
Мустай, сжав от волнения руку Илюши, сказал:
— Пиши так, чтобы сердце плакало…
С тревожным вниманием Илюша следил за тем, что происходило в конторке механического цеха. Недалекое прошлое возникло перед глазами. Кто-кто, а он знал, что значит бродить по улицам или стоять на ветру с протянутой рукой…
— Не слезы нужны, а хлеб!
За стенами конторки послышались вдали звуки оркестра. Какой-то чумазый парнишка в треухе заглянул в дверь и крикнул:
— Эй, бросайте штаны протирать! Марш на субботник!
На перроне вокзала выстраивалась длинная шеренга рабочих. Женщины, молодежь и старики с шутками, смехом занимали в строю места. Маленьких оттесняли в самый конец, туда, где начинались пакгаузы. Там и пристроились в самом хвосте двое друзей — Илюша и Мустай.
— А вы куда? А ну марш по домам! — приказал им председатель рабочего комитета.
— Пускай привыкают, — мирно сказал пожилой рабочий и ободряюще подмигнул Илюше: дескать, не бойся.
— С ума сошли! — не соглашался председатель рабочкома. — Мороз крещенский, а вы детей на субботник берете.
— Мои орлы не дрогнут ни перед каким морозом, — вступился за ребят Митя Азаров. — Скажи-ка, Мустай, боишься мороза?
— Он сам меня боится!
— Все равно, так дело не пойдет, — не уступал председатель. — Мы отвечаем за пацанов.
Мустай обиделся, подошел к председателю и, сощурив без того узкие глаза, спросил:
— Пасаны, да? — сорвал с головы шапку, швырнул ее на снег и стал снимать пиджак. — Пасаны…
Комсомольцы весело посмеивались.
— Ладно, убедил, оденься, — примирительно сказал председатель рабочкома и сам напялил Мустаю на голову шапку.
— Ну, что я говорил? — сверкая глазами, спросил Митя. — Не пацаны, а смена комсомола! И пусть эта смена закаляется, пусть пройдет через бури и морозы, крепче будет!.. Илюшка, где твои рукавицы? Федя, одолжи Мустаю варежки, и поехали.
На путях попыхивала теплым парком «кукушка» с широкой, как печной чугун, приземистой трубой. Точно старый конь, впрягся паровозик в длинную вереницу вагонов и площадок, поданных под погрузку.
Принесли груду лопат, пил и топоров. Пока разбирали их, председатель рабочкома влез на тендер, где трепетал красный флаг, и, сняв шапку, открыл митинг.
— Товарищи! — сказал он и восторженным взглядом окинул длинную шеренгу трудовой армии. — Вы, гордость пролетарской революции, гранитный утес, о который разбились волны международного капитала, вы, кочегары великого горна, в котором сгорели тропы царей, отправляетесь на коммунистический субботник. По всей стране в приютах замерзают ребятишки, нечем топить котлы паровозов. Сегодня на нас смотрят с надеждой миллионы голодных. Вперед, товарищи, нас ждет трудовой фронт!
Духовой оркестр заиграл туш.
Председатель рабочкома спрыгнул с тендера и, стоя перед длинной шеренгой, скомандовал:
— По порядку номеров, рас-счи-тайсь!
И зазвучали голоса, перекликаясь.
Поднималась метель, снег засыпал рельсы, и только призывно трепетал на ветру красный флаг.
— По ваго-нам! — послышалась команда, и все бегом бросились к эшелону, подсаживая друг друга.
Под звуки оркестра поезд тронулся, и грянула боевая песня:
Рвутся снаряды, Трещат пулеметы, Но их не боятся Красные роты!..Под перестук колес удалялись голоса:
Смело мы в бой пойдем За власть Советов И, как один, умрем В борьбе за это…Ребятишки следили, куда сядет Митя, чтобы ехать с ним вместе. В пути продолжался разговор, начатый комсомольцами еще в конторке механического цеха.
— Как хотите, а я не согласен, — возражал кому-то Федя, — не хватало еще комсомольские ряды засорять попами.
— Она дочь попа, — поправил Митя, пряча за пояс брезентовые рукавицы.
— Не умер Вавила, так болячка задавила…
— Я за Тину ручаюсь, она хорошая девушка, — сказал Митя решительно, чтобы никто не подумал, что он по каким-то другим причинам заинтересован в судьбе девушки.
— Эх ты, а еще секретарь, — с дружеским упреком проговорила Аня. — В партии чистка идет, всех прохвостов выгоняют, а мы поповну тащим в ячейку.
— Не посмотрим, что ты секретарь, — угрожающе отозвался кто-то из угла.
Митя с трудом сдерживал обиду.
— Грош цена будет нашей борьбе, если мы оттолкнем человека, когда он стремится к нам, — сказал Митя с жаром. — Разве мало примеров, когда к нам приходили люди из других классов?
— Пускай отречется через газету от своего папаши-церковника, тогда посмотрим.
— Братва, а вы слыхали? Сережка безрукий заведующим нардомом назначен!
— Правильно… Человек у белых под пытками был.
Весело подпрыгивали вагоны на стыках рельсов, проплывали белые поля, занесенные снегом полустанки. Но вот поезд замедлил ход, завизжали тормоза, и вагоны, дергаясь и лязгая буферами, остановились.
— Станция Березай, грузить дрова вылезай! — послышался чей-то бойкий голос.
На пустынном разъезде снегу — до крыш. Штабеля заготовленных бревен напоминали сугробы. Лес был сложен вдоль линии железной дороги, а дальше темнел бор.
Люди разбились на группы. Работа закипела. Проваливаясь по пояс в снег, люди обступили штабеля, растаскивали бревна руками, а те, что примерзли, откалывали ломами.
Каждая группа изобретала свой способ погрузки. Одни, растянувшись цепочкой, передавали чурбаки из рук в руки, другие носили бревна на спине. Третьи приспособили шесты и, как на носилках, таскали на них дрова к вагонам.