Судьба кочевой культуры

Традиционная культура любого народа — основа его национального самосознания и культурного фонда в целом. В наш век, как бы его ни называли — атомным, космическим, электронным, — особенно в последние его десятилетия, по отношению к традиционной культуре можно проследить две противоположные тенденции. Одна выражается в ее забвении, неосознанной или сознательной попытке сбросить с себя груз веков, овладеть техническими достижениями сегодняшнего дня, стать людьми без предрассудков, гражданами вселенной, ковать будущее человечества, в котором все «этническое», «традиционное», «этнокультурное» станет достоянием лишь справочников и толковых словарей. Другая тенденция, напротив, проявляет себя в поисках истоков личности, в попытках ответить на вечные вопросы «кто я?» и «откуда я?», непременно приводящие к поискам

своих национальных корней, приобщению к культуре предков. Обе тенденции сильны, обе — детища своего времени, обе имеют свои причины и право на существование. Но все чаще и чаще в последние годы слышен призыв, имеющий большой общественный резонанс: оглянуться, посмотреть, от чего мы отказываемся и что теряем, кем становимся, утратив свои корни, оборвав связь с традиционной культурой наших далеких и недавних предков. И выясняется, что, даже овладев передовыми идеями науки и техники, но порвав с традициями предков, больше теряем, чем приобретаем.

Процесс, о котором идет речь, глобальный, им в большей или меньшей степени затронуты страны всех континентов и все народы земли. Практически ни одна традиционная культура, существующая ныне в рамках государства с любым общественным строем, не избежала участи попасть в общемировой процесс урбанизации со всеми его положительными и отрицательными последствиями. В числе последних наиболее зримо ощущаются утрата традиционной культурой исторически присущей ей гармонии природы и человека, нравственной цельности, ответственности общества за каждого своего представителя и каждого человека за то общество, которое его вырастило и воспитало. И как итог всего этого — позволю себе поставить «этнографический диагноз» — одна из основных патологий века: дисгармония человека с природой, с обществом, с самим собой.

Болезнь века, хотя, может быть, и не очень сильно, коснулась и классических кочевых культур. Более того, им грозит еще и дополнительная опасность: прогрессивный в целом в масштабах человечества переход к оседлости, постепенно и неумолимо происходящий в большинстве стран Азии, Африки, Латинской Америки, Австралии, в зарубежной Европе и СССР, где еще есть неоседлое население, ведет к утрате традиций кочевой культуры — той самой, в рамках которой не раз за последние тысячелетия рождались выдающиеся цивилизации нашей планеты.

Давно уже признаны бессмысленными споры о том, можно ли считать кочевые культуры цивилизациями. Кочевые цивилизации возникали, вбирая в себя порою весьма значительные земельные, экономические, человеческие ресурсы, затем распадались, возникали вновь под действием экономических и исторических законов и фактора времени, через призму которого эти законы проявляли свою силу. Все сказанное вполне применимо к Монголии и монгольской культуре.

О монголах как классических представителях кочевого мира написано немало. Большой вклад в изучение монгольской культуры внесла отечественная наука. Во второй половине XIX — начале XX века территория Монголии и ее население стали объектом исследования ряда экспедиций, предпринятых русскими учеными и путешественниками по заданию Русского географического общества. Это Г.Н. Потанин, Н.М. Пржевальский, М.В. Певцов, А.М. Позднеев, Н.М. Ядринцев, П.П. Козлов и другие. Они стояли у истоков монголоведения, тогда еще не расчлененного на гуманитарные и естественные дисциплины. Их вклад в дело изучения Монголии огромен, работы их служат отправной точкой исследования и по сей день.

Особую этнографическую ценность представляют две книги: «Очерки Северо-Западной Монголии» Г.Н. Потанина (СПб., 1881–1883) и «Монголия и монголы» А.М. Позднеева (СПб., 1896–1898). В основе обеих работ лежат дневники экспедиций, длившихся от полутора до трех лет. Однако значение этих публикаций намного шире и глубже того, что принято называть дневником: в них представлены самые разнообразные сведения по истории страны, ее городов и монастырей, описания способов ведения кочевого хозяйства и примитивного земледелия, почтовых служб и извозного промысла, экономики и торговли, религиозных праздников и археологических памятников, собраны богатые материалы по монгольскому фольклору (сказки, легенды, мифы). Обе эти книги и поныне служат хорошим источником для ученых, занимающихся историей, этнографией, фольклористикой Монголии, хотя со времени выхода обеих прошел целый век (первой — чуть больше, второй — чуть меньше).

Прошедший век для Монголии — это не просто сто лет, это время, включившее в себя эпохальные события: народную революцию, переход

от феодально-теократического государства к народной республике, кооперацию сельского хозяйства, оседание кочевников, возникновение индустрии, создание социалистической экономики — все то, что в научной литературе получило название «скачок из феодализма в социализм, минуя капиталистическую фазу развития».

Успехи, достигнутые маленькой, если не по площади, то по человеческим ресурсам, Монголией, огромны. Трудно даже представить, видя ее города, аймачные и сомонные центры, что еще несколько десятилетий назад это была кочевая страна со специфической кочевой экономикой, кочевым мировоззрением и кочевой культурой. Судьба последней практически предрешена. Она постепенно, не очень быстро, но все же заметно, исчезает, ибо исчезает порождавшая ее социальная, экономическая и мировоззренческая база. Успеть зафиксировать и осмыслить все то, что еще можно увидеть и услышать, — одна из святых задач этнографии в наши дни, науки, основная миссия которой — выявление, изучение, реконструкция, сохранение всех типов традиционных культур народов земли.

С 1969 года я работаю в Монголии в составе Комплексной советско-монгольской историко-культурной экспедиции, изучаю уходящую в прошлое традиционную культуру кочевого монгольского общества. Книга состоит из серии очерков, в каждом из которых какой-либо сюжет, явление, факт культурной традиции монголов пропущен через призму моего личного к нему отношения или его восприятия другими сотрудниками этнографического отряда экспедиции. В каждом из очерков нашли отражение и уже исчезающие, и еще сохранившиеся, и весьма трансформировавшиеся под влиянием фактора времени элементы кочевой культуры. Мир кочевой культуры столь же цельный, сбалансированный, по-своему замкнутый, как и любой другой. Он един и многообразен в одно и то же время. И он, как и мир других культур, нуждается в том, чтобы память человечества сохранила его постепенно изменяющийся и во многом исчезающий облик.

С чего начать рассказ о монгольской культуре? Ну конечно же, с юрты. Ведь, придя к кому-либо в гости, мы начинаем знакомство прежде всего с дома. И хотя в современной Монголии есть многоэтажные дома и такие же, как у нас, квартиры, именно с юртой у монголов ассоциируется то самое главное, что вкладывает в понятие «дом» любая традиционная культура: семейный очаг, семейное хозяйство, связь поколений, первое приобщение к основным жизненным ценностям, осмысление дома как центра, вокруг которого существует весь остальной мир. Последнее — вовсе не преувеличение. Давайте заглянем в юрту и убедимся, что это именно так.

Юрта уже не раз была предметом описания и исследования. Силами ученых разных стран установлено, когда и где она возникла: в ее нынешнем виде она впервые зафиксирована в VI в. у тюркских кочевников евразийских степей. Известно также, кто были ее предшественники: чум, шалаш, и не просто шалаш, а шалаш хуннуского типа с плетеными разборными стенами. Казалось бы, о юрте известно все: как ее ставят, где располагают вещи, какого она размера, как называются ее отдельные детали и каково их назначение, кто и где в ней сидит. И все же попробуем войти в нее еще раз. А поскольку во внешнем и внутреннем облике дома каждого народа, и юрты монголов в частности, заключены в концентрированном виде древнейшие черты культуры этого народа, мы попробуем разобраться в них, применив весьма удобный для этого двоичный код культуры, или метод бинарных оппозиций.

Почему именно его? Он прост, удобен и достаточно древен, ибо возник на заре человеческой истории, когда закладывались основы того, что впоследствии получило название идеологии, а в то время представляло собой некий синтез мифологического мышления с зачатками рациональных знаний о мире. Эта архаическая идеология, пытаясь охватить и систематизировать всю освоенную человеком вселенную, строила ее на простейших опорных столбах — бинарных оппозициях. Верх — низ, жизнь — смерть, правый — левый, добро — зло, земля — небо, свой — чужой, сухой — мокрый, мужской — женский, сырой — вареный, внутренний — внешний, старший — младший, хороший — плохой… Без особого напряжения сразу можно назвать несколько десятков, а то и несколько сотен оппозиций. Более того, вряд ли их возможно исчерпать, ибо чем глубже мы проникаем в специфику традиционных культур, тем больше скрытых ресурсов мы в них открываем, и часто оказывается, что, разложив их на бинарные оппозиции, мы наикратчайшим путем добираемся до сути той или иной культуры.