Судьба семьи Малу
Шрифт:
На губах Алена появилась бледная улыбка. Неужели он все еще боялся? Он боялся ночью. Утром он тоже еще чуть-чуть боялся.
Теперь это прошло. Он чувствовал себя гораздо старше Петерса, хотя они были ровесники.
— Я ее не боюсь, — сказал он не без гордости и снисходительно.
Если бы дело шло только о мамаше Татен!
— Ты знаешь, мы все придем сюда. Отпросились с уроков.
— Да, на похороны.
— До свидания, Малу.
— До свидания, Петере.
Почему его на этот раз бросило в озноб, когда он закрывал тяжелую дверь? Это была не массивная дубовая дверь, это была стена, которую он медленно и вполне сознательно воздвигал
«Есть хочу!»
Крыльцо с навесом. Вестибюль. Парадная лестница, разветвлявшаяся направо и налево, по которой вдруг стало так трудно подниматься. Обойщики все еще забивали гвозди. Что-то жарилось на кухне. По комнатам разносился запах лука.
— Кто у тебя был?
Это спрашивала Корина, которая наконец оделась.
— Товарищ по коллежу, Петере.
— А я как раз подумала, что ко мне до сих пор никто не приходил. Может быть, еще слишком рано. Сейчас, наверное, начнется.
И это действительно началось, почти сразу же, как только перестал дождь, около трех часов. К тому времени все было готово для приема людей, драпировка прибита, по обеим сторонам горели свечи, покойник был одет и побрит, веточка самшита плавала в чаше со святой водой, наконец, матушка Татен стояла на коленях и шевелила губами, перебирая четки.
Покойный стал теперь настоящим покойником.
Глава 3
Утром, в день похорон, в комнате, где лежал покойник, мужчины стояли, как подобает, в иерархическом порядке. Первым стоял Эдгар Малу, старший сын. Впрочем, в течение трех дней его никто здесь не видел, но в то утро он приехал, когда все еще спали, чтобы удостовериться, все ли в порядке. Он не заказывал себе черного костюма еще со времен своей свадьбы, а это было пять лет назад, но костюм этот он носил мало и вообще с одеждой обращался аккуратно. И все-таки, поскольку Эдгар чуточку потолстел — он стал более дряблым, — костюм ему был тесноват, и казалось, что он купил его в дешевом магазине готового платья.
Любопытно, что в то утро глаза у Эдгара были красные, и он поддерживал их в таком состоянии на протяжении всей церемонии. Действительно, только он один из присутствовавших то и дело подносил к лицу носовой платок. Эдгар и в самом деле был бледен, и когда смотрел на людей, которые пожимали ему руку, как будто едва узнавал их и горячо благодарил, словно очень несчастный человек, для которого малейшее утешение проливает бальзам на душевные раны.
Рядом с ним Ален в костюме из черного шевиота казался еще более высоким и худым. Следующим стоял Жюль Доримон, муж их тетки.
Доримоны приехали накануне, и пришлось поселить их в доме. Жанна, сестра г-жи Малу, проплакала большую часть вечера по поводу горестей сестры, а заодно и своих.
Если смотреть на них близко, женщины очень походили друг на друга. С той только разницей, что у Жанны все казалось грубее, вульгарнее, словно она была карикатурой на свою сестру.
Например, у г-жи Малу волосы были с легким оттенком красного дерева, тогда как у Жанны они были противного медного цвета, и уже намечалось несколько седых прядей. У обеих были большие глаза, но у Жанны они выступали из
Тетя Жанна вечно на что-нибудь жаловалась и всех жалела. Ее миниатюрный муж походил на статуэтку — такой он был изящный, с женственным тонким розовым лицом и мягкими серебристыми волосами. Прежде он подвизался в роли опереточного тенора, и они вместе ездили по провинциям, пока Доримон не потерял голос. А после этого Эжен Малу взял его к себе в дело.
Одно время, когда Ален был еще малышом и они жили в Бордо, у них был общий дом и общий стол с Доримонами. В конце концов Эжен Малу устал от жалоб свояченицы, он даже утверждал, что у нее дурной глаз; и так как в это время дела у Малу шли хорошо — они жили в замке, в Дордони, — он дал своему зятю деньги на покупку маленького книжного магазина с читальным залом в Париже..
У Доримонов был сын Бертран, на девять месяцев младше Алена. Он стоял четвертым в ряду мужчин у гроба, освещенного горящими свечами. Бертран походил на мать. У него была большая голова, напоминавшая лошадиную, и никакая одежда его не украшала. Ему не купили ничего нового по случаю похорон, и на нем был серый костюм, на рукаве которого прикрепили черную повязку.
Рядом с Доримонами Малу казались почти аристократами. То же ощущение возникало и в столовой, где собирались женщины.
Когда Франсуа Фукре, подрядчик, пришел, чтобы выразить соболезнование, Ален наклонился к нему и что-то тихо сказал. Фукре сначала заупрямился, но потом все-таки встал в конце ряда мужчин.
Только женщины могли знать, что происходило на улице, потому что иногда поглядывали сквозь щель между ставнями. Моросил мелкий дождик. На площади образовались маленькие группы: мужчины курили трубки или сигареты, поглядывая на дом, ожидая, пока их соберется побольше, чтобы войти и проститься с покойным. Когда набиралось несколько человек, знакомых друг с другом, они тушили сигареты, поправляли галстуки, степенно подходили к крыльцу, и вскоре становилось слышно, как они топчутся на лестнице.
Владелец «Кафе де Пари» пришел одним из первых и извинился, что должен сразу же уйти. Четверть часа спустя, как только хозяин вернулся в кафе, в доме Малу появился Габриэль, поджидавший выноса.
Пришли поставщики, даже те, которым не уплатили и теперь уже никогда не уплатят. Они образовали отдельную группу на площади, группу преуспевающих людей, привыкших к такого рода церемониям.
В последнюю минуту появился и граф д'Эстье. Его машина остановилась на площади. Он прошел сквозь толпу, с достоинством переступил порог комнаты, где лежал покойный, долго жал руку Эдгару и извинился, что на кладбище пойти не может, так как уезжает одиннадцатичасовым поездом.
Наверное, на лестнице он встретился с этой женщиной. Ее не ждали, никто ее не известил. Она вошла в комнату покойного, распространяя резкий запах дешевых духов. Ален, который никогда эту особу не видел, с удивлением смотрел, как она бросилась к Эдгару и обняла его.
А сам Эдгар не знал, как ему держаться. Это была его мать, первая жена Эжена Малу, которая приехала с юга.
Она сказала вполголоса:
— Мне нужно сейчас же поговорить с тобой.
Потом, осмотревшись, спросила: