Судьба семьи Малу
Шрифт:
Он пообедал вместе с ними. Вид у него был почти веселый. Потом в последний раз сел в трамвай, идущий в Женетт, и поехал в Малувиль, где его ждали друзья. В четыре часа его угостили сладким пирогом; временами за столом наступали долгие минуты молчания.
Вместе с Бургом и Фукре он обошел участки Малувиля, остановился возле постамента, на котором, наверное, никогда не будет установлен бюст, снова увидел то место на берегу реки, где Жозеф удил рыбу.
Все это происходило иначе, чем в другие дни. Разница между этими двумя днями и обычной жизнью была такой, как разница между шестичасовой утренней мессой
4
«Тебя Бела хвалим» (латин.).
Возвращение к остановке в Женетт вместе с провожавшими его мужчинами, площадка набитого трамвая, «Кафе де Пари», куда он зашел выпить стакан пива, не потому, что его мучила жажда, а чтобы еще разок посидеть там.
Так как он был еще немного простужен, Мелани принесла ему в постель грог, и ночью в комнате пахло ромом, от его снов веяло ароматом рома, и этот запах еще оставался в комнате, исходил от его простыней, когда он проснулся утром.
Даже встреча с Кориной носила более мягкий характер. Он не думал, что еще встретится с ней. Когда он вышел из комнаты в одиннадцать часов — в это время жизнь в гостинице всегда была в самом разгаре, — он увидел, что Корина поджидает его на углу улицы. Должно быть, она подстерегала его давно, потому что лицо у нее посинело от холода. Она не посмела войти, боясь Мелани.
— Я хотела бы сказать тебе несколько слов, Ален. Он не возражал. Он шагал, а она старалась идти с ним в ногу.
— Мне сказали, что ты собираешься уехать. Он не выразил никакого удивления и продолжал слушать ее с какой-то отстраненной снисходительностью. Потому что мысли его были очень далеко, очень высоко. Так далеко и так высоко, что ему казалось, он мог бы разговаривать со своим отцом. Разве он не чувствовал его присутствия? Разве не к нему была обращена чуть печальная улыбка Алена?
— Я знаю, что папа оставил картины.
Она, конечно, узнала это от Рандона, который, вероятно, разыскал ее и не мог успокоиться до тех пор, пока не извлечет последнюю выгоду из наследников Малу.
— Ты собираешься воспользоваться этими деньгами?
— Нет.
— Ты должен понять мое положение здесь. Мне нелегко. Фабьен вернется ко мне, но для этого могут потребоваться недели, месяцы… Не важно!.. Ты ведь не любишь, когда я говорю об этом.
— Мне все равно.
Отношение к ней брата смущало, тревожило ее. Она поторопилась закончить разговор.
— Я подумала, что ты мог бы оставить мне часть этих денег. Мне необходимо продержаться, не выглядеть так, будто я прошу милостыню.
Он просто сказал:
— Можешь их взять.
Она не смела поверить этому. Она боялась, что он возьмет свои слова обратно.
— А где они?
— Дай мне твой адрес, тебе их принесут. Она нацарапала свой адрес на кусочке бумаги, на половинке конверта, который вытащила из своей сумочки. Она жила в меблированных комнатах на краю парка. У этого дома была не слишком хорошая репутация, но он был самый роскошный в городе.
— Ты увидишь маму?
— Не знаю.
Они не обращали внимания на улицы, по которым шли, и вдруг перед ними открылась маленькая площадь, где они жили, с фонтаном в центре и аристократическими особняками.
Перед их домом, перед зданием, которое раньше было их домом, собралась толпа, и все, подняв головы, смотрели на человека, стоявшего на временно сколоченном помосте.
Распродажа началась.
— Это ужасно, — сказала Корина. — Я не могу на это смотреть. Пойдем?
Он отрицательно покачал головой.
— Мы еще увидимся?
— Не знаю.
— Ты не забудешь про картины? Он кивнул. Он не поцеловал ее, не пожал ей руку. Однако в эту минуту он на нее не сердился. Это была не ее вина.
— До свидания, Ален.
— До свидания.
Он остался здесь, подальше от помоста, и видел, как поочередно появляются вещи, не имеющие ценности, потому что распродажа началась с них: кухонная утварь, бокалы, разнообразные предметы, появление которых вызывало смех.
Почему бы ему грустить?
До обеда у него оставалось еще одно дело. Ровно в полдень он стоял у двора Жамине, потому что в понедельник, только в понедельник м-ль Жермена обедала в городе с подругой. Он увидел ее, когда она подходила в синем пальто и маленькой красной шляпке. Он видел также дверь конторы и подумал о другой двери, о той, которую закрыли с такой ненавистью.
— Мне хотелось попрощаться с вами.
— Вы уезжаете? Едете к своей матери? Он сказал «нет», и поскольку ничего не стал объяснять, она не посмела его расспрашивать.
— Я хотел только, чтобы вы знали, что мне будет приятно вспоминать о вас.
Ему хотелось пожать руку г-ну Альберу. Здесь он тоже мог бы жить. Тут тоже был угол, куда его тянуло забраться.
Он быстро пообедал и пришел к брату, когда еще не было двух часов. Семья только что встала из-за стола. Детей одевали, чтобы вести в школу.
— А, это ты?
— Я пришел попрощаться с вами.
— Ты едешь к матери?
Почему все задавали ему один и тот же вопрос? И почему никто не думал об отце, который для него по-прежнему был живым.
— Выпьешь рюмочку? Выпей!
Эдгар вынул из буфета подносик с крошечными рюмками с золотой каемкой и графинчиком, в котором было немного виноградной водки.
— Желаю тебе удачи. Ты правильно делаешь, что уезжаешь. Здесь у тебя было бы слишком много врагов. Даже у меня положение трудное, и если бы не авторитет моего тестя, не знаю, что бы я стал делать, может быть, тоже пришлось бы попросить о переводе в другой город.
Из них двоих смущен был Эдгар. Он беспрерывно смотрел на напольные английские часы. У Алена на губах играла едва заметная улыбка, а взгляд был спокойный и легкий.
— До свидания, Эдгар.
Он поцеловал свою невестку. Никогда город не выглядел таким чистым, таким светлым, таким веселым, как в этот морозный день. За стеной школы слышался шум. Была переменка, и Ален подумал, сколько переменок прошло за всю его жизнь.
Он не грустил. Он больше никогда не будет грустить. Он понял то, что хотел сказать Жозеф Бург, когда произнес: «Твой отец был человеком».