Судьба — солдатская
Шрифт:
Не выходила из головы просьба Зоммера. Петра захлестнула новая волна обиды на комбата. «Будто я какой молокосос — как по щекам отхлестал!»
Петр поднялся… Идя мимо стендов, машинально читал заголовки: «В чем сила Красной Армии», «Советский народ на трудовом посту», «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим», «Свято соблюдай воинскую присягу». Возле бюста Владимира Ильича Ленина, стоящего на высокой тумбе, покрытой алым бархатом, глаза наткнулись на ротную стенгазету, членом редколлегии которой был и он. Промелькнуло название передовицы «Если завтра война…» Писал ее перед уходом в отпуск политрук роты Буров. Комсоргу Растопчину конец передовицы
«Наша сила — в нашем народе, в нас, воинах Красной Армии и славных моряках Военно-Морского Флота, в интернациональном духе нашей армии, в рабочем классе капиталистических государств, который, если капиталисты сунут свое свиное рыло в наш советский огород, не будет стрелять в своих братьев по классу, а направит оружие в спину нашему врагу, в одряхлевшее тело капитала».
Конец этот выглядел в передовице как ненужный довесок, но никто с Растопчиным спорить не стал: мысль эта была не нова. Об этом пели песни, говорили в беседах и на политзанятиях, показывали кинокартины… Но, вспомнив про слух, сообщенный Сутиным, Петр подумал о Зоммере: «Не спешишь ли, Федор?» Он тяжело вздохнул, проговорил про себя, имея в виду уже Валю: «Женись вот… Женишься, а тут война…» В глаза бросилась карикатура, на которой изображались злостные самовольщики. Под ней красовалась ярко выведенная подпись:
«По инициативе бойцов и младших командиров мы, члены редколлегии, в этом номере навечно хороним самовольные отлучки!»
Буквы прыгали. Из головы не выходило: «Подвел я тебя, Федор. Подвел».
Петр тихо вышел в коридор и вскоре оказался на крыльце казармы. Еще борясь с внезапно возникшим соблазном, миновал двор — пустынный, без соринки. У конюшни остановился, огляделся. Легко перескочив учебный окоп, юркнул в заросли сирени вдоль забора.
По-прежнему пекло солнце. Было душно. Густая жесткая трава шуршала под ногами, и Петру казалось, что звук этот разносится на весь двор. Но страха не было. Было лишь желание — не подвести Зоммера.
Раздвинув куст, Петр пролез к лазу, о котором слышал от бойцов в курилке. Отвалив от забора гнилой пень, потрогал доску. Качается. Отодвинул се. Прислушался. Просунул в отверстие голову. За забором был чей-то двор. Сбоку росли яблони, перед самой доской зеленел, развалясь в квадратной раме из палок, куст смородины, а рядом с ним, вплотную с забором, стоял сколоченный из полусгнивших горбылей мусорный ящик.
Протискиваясь через дыру большим, сильным телом, Чеботарев зацепил штаниной за гвоздь. Ржавый конец его, пробороздив, выдрал клок. Но Чеботарев этого не заметил — в голове было одно: «Только бы не нарваться на патруль»
После обеда в горкоме комсомола собрали актив и пионервожатых. Обсуждали, по существу, один вопрос: как идет летняя оздоровительная кампания? Совещание окончилось в пятом часу, а после него Валю, работавшую здесь техническим секретарем, засадили за разбор бумаг.
Появился откуда-то Саша Момойкин — инструктор орготдела. Он взялся Вале помогать, да только мешал, отвлекая ее от работы разговорами.
Валя Момойкину нравилась. Но она не отвечала взаимностью. Другой уж давно бы отстал — не таков оказался Саша. Он был упрямый и настойчиво домогался ее любви.
Саша Момойкин вырос в деревне под Псковом. Рос без отца (отец, белогвардеец,
Валя урывками думала о Петре. Когда разобрала наконец все бумаги, глянула на ручные часы — подарок отца после окончания десятого класса.
— Мамонька родная! — ахнула она.
— Опоздала? — с иронией спросил Саша, знавший о ее дружбе с каким-то, как он пренебрежительно говорил, солдатом, хотя рядовой и сержантский состав у нас так не называли.
— Опоздала, — созналась Валя и, забросив за спину тяжелую русую косу, лукаво усмехнулась: — Ты уж прости… Ждет, опоздала.
Валя не вышла — вылетела из горкома. Понеслась прямо домой. Сворачивая в переулок, выбила из рук какой-то старушки сумку с булками. Растерянно остановилась. Торопливо собирала румяные, аппетитные булки и подавала хозяйке.
— Все вы, Морозовы, такие, — неопределенно проговорила старушка, когда Валя уже побежала дальше.
Морозовы жили у реки Псковы в маленьком деревянном домике, срубленном еще дедом Вали. Деда она почти не помнила, но знала, что и яблоньки в огороде за домом посажены им. Валин отец, Спиридон Ильич, работал на одном из заводов мастером цеха, но к пятидесяти годам сердце сдало, и он ушел в бухгалтерию — кассиром. Заработок стал маленький. Мать не работала — все прихварывала. И Валя, окончив год назад школу, учиться дальше наотрез отказалась. Пройдя курсы машинисток, поступила работать в горком.
Еще издали через редкий дощатый забор Валя увидела мать. Варвара Алексеевна полола грядки, на которых росли лук, репа, огурцы, помидоры.
— Мам, Петр не приходил? — крикнула дочь матери с крыльца.
Варвара Алексеевна медленно разогнула спину, покачала головой: не приходил.
Сиротливо сделалось на душе у Вали. «Надо было к проходной забежать. Может, ждет там, как писал, — подумала она. — А может, в сквере ждет?.. Все равно ведь к Соне идти».
Валя заскочила в кухню. Нашла кринку с молоком, испеченную матерью сдобу. Перекусив, побежала переодеваться в свою комнату. Скинув с себя платье, бросила его на кровать и прошла в большую комнату. Открыла гардероб. Сняла с вешалки платье в больших красных маках по светлому фону. Прикинула.
— Идет? — игриво спросила Валя свое отражение в зеркале, вделанном в дверцу гардероба, и невольно подумала о себе, что — красивая.
Примеряя платье, она кокетливо вертелась перед зеркалом. Забыла и о Петре. Только уж взглянув на часы-ходики, раскрашенные по кругу циферблата яркими картинками в белых кружочках, снова вспомнила о нем. «Подождет», — решила Валя и бросила платье на круглый раздвижной стол, накрытый вязаной скатертью. Руки снова потянулись в гардероб — к белому платью в синий горошек. Валя и его примерила. И оно ей шло.