Судьба. Книга 2
Шрифт:
— Неверно! — сказал Сергей. — Из-за промедления человека потерять можем.
— Что же ты на тюрьму нападение организуешь, что ли, чтобы своего Берды Аки-оглы спасти?
— Не знаю как, а только на вокзале встретил я Бекмурад-бая. Поинтересовался, куда он направится. Особняк такой, возле тюрьмы, из красного кирпича дом — вот туда он прямиком и подался. Не знаю, что там за начальство обретается, но не спроста туда Бекмурад пошёл, это я нутром чую.
— Правильно чуешь, — сказал Борис Петрович.
— Это дом начальника
— Вот видите! — Сергей вскочил. — Бекмурад времени не теряет, а вы раздумывать хотите!
— Садись, торопыга! — Борис Петрович потянул шурина за рукав. — Садись, чай сейчас пить будем. «Раздумывать»! Не раздумывать, брат, а подумать, как лучше, вернее помочь парню. Это тебе не тяп-ляп да — в дамки. Горячку пороть не приходится, из-за одного человека можно пяток товарищей под монастырь подвести.
— Что же мне марыйцам передать?
— Передай, что на себя, мол, мы взяли это дело. Если будет возможность, вызволим вашего Аки-оглы… Да сиди ты, не прыгай!.. Сказано: сделаем всё, что в наших силах!
— Не волнуйся, Серёжа! — поддержала мужа Наташа. — Товарищи не оставят человека в беде. Борис сам спать не будет, пока не придумает, как спасти парня. Я уж его знаю!..
— Видал? — Борис Петрович подмигнул Сергею. — Она знает! Ничего я думать не буду! Чаю напьюсь вот и спать лягу. Время уже третий час, а у меня завтра — не воскресенье, на работу идти надо.
— Будешь думать, Боря, будешь! — ласково сказала Наташа. — И чаю напьёшься, и на работу пойдёшь, и думать будешь.
— Попробуй переспорь бабу! — сокрушённо махнул рукой Борис Петрович. — Ведь и в самом деле ночь спать не даст, хоть отдельно ложись. Вот беда, Серёга, а?
Он шутил, но глаза не смеялись, были они серьёзными и чуточку отсутствующими, словно прятали в глубине ещё не совсем оформившуюся мысль.
Взятка не кетмень, но запруду рушат
Убить заключённого.
В этом не было ничего неожиданного, такое случалось. Не часто, но случалось. Тюрьма знает много способов отправить человека на тот свет, особенно, если этим человеком никто из родственников и знакомых не интересуется. Однако начальник тюрьмы думал.
Он сидел в своём кабинете и его приветливое лицо, обычно вводящее незнакомых людей в заблуждение о характере и наклонностях начальника, было печально. Время, время! — вот что его смущало. Время было тревожное. С одной стороны, участились социальные выступлении дайхан. В основном они возникали стихийно, в них не чувствовалось направляющей силы, но всё равно секретным циркуляром из Ташкента предписывалось избегать лишних конфликтов с населением, могущих вызвать нежелательные последствия. Дайхан надо было не отталкивать, а, наоборот, привлекать к поддержке властей, привлекать всяческими мерами.
С другой стороны, усилилась деятельность тайных революционных
Начальник представил, как красиво будет выглядеть его шапка и воротник из солнечного золотистого сура, и почему-то вспомнил о заключённом, который не так давно бежал из тюрьмы. Побег был явно устроен политическими, но при этом серьёзные обвинения предъявили одному из надзирателей. Начальник помог их опровергнуть. Не потому, что был абсолютно убеждён в невиновности надзирателя — некоторые соображения говорили, что обвинить его есть за что. И не потому, что питал к этому надзирателю какие-то особые дружеские чувства. Скорее всего, это была защита чести мундира, защита собственного престижа. Однако, надзиратель благодарен ему за помощь, и что если…
Начальник поднялся, вышел в коридор.
— Где Ранкович? — спросил он у дежурного надзирателя.
— Вацлав? — дежурный повернулся на скрипнувшей- табуретке: между начальником и его подчинёнными поддерживалась видимость демократических отношений. — Вацлав только что сменился, ваше благородие, отдыхать пошёл. Время-то уже позднее…
— Крикни его ко мне!
— Сей минут… Он ещё недалеко ушёл…
Через некоторое время тюремный надзиратель Ранкович без стука вошёл в кабинет начальника.
— Садись, — сказал тот. — Как живёшь, на что жалуешься?
После того случая с побегом заключённого надзиратель неизвестно почему сбрил свои вислые польские усы, и начальник до сего времени не мог привыкнуть к его новому облику.
— Скоро переведу тебя на другую работу. И денег у тебя прибавится, и почёта.
— Дзенькую пана, спасибо… А что такая за работа?
— Скоро узнаешь. Хорошая работа, доволен будешь.
— Я всегда доволен милостями пана начальника. Если пану что понадобится, я всегда…
— Знаю, знаю… С тем беглецом пришлось тебе подрожать, верно?
Не вставая со стула, надзиратель сделал движение головой, словно кланялся.
— Я всегда помню ваше заступничество. Только последний лайдак добро забывает, а я, слава Езусу…
— Ну, какое это добро… Вот переведу на новую работу — тогда будет в самом деле добро.
Начальник помолчал, постукивая пальцами по столу. Надзиратель сидел неподвижно, глядя перед собой преданными глазами. Его тяжёлый квадратный подбородок шевелился, словно он что-то пережёвывал, что-то перетирал крепкими прокуренными зубами.