Судьбе наперекор…

Лукина Лилия

Наумов откинулся на спинку кресла и, пристально глядя на меня, ехидно сказал:

– А папенькина голова, кстати, именно на этом столе и стояла.

– Знаю. Жаль, не сообразила цветочков купить – возложила бы с превеликим удовольствием, – с не меньшим ехидством ответила я.

Я вовсе не собиралась начинать разговор с такого откровенного хамства, но говорить вежливо с этим человеком было свыше моих сил, настолько он был омерзителен. Удав Каа из мультфильма о Маугли был просто красавец по сравнению с ним. А Наумов был действительно похож

на змею: крошечные злые глубокосидящие бледно-голубые глазки под тяжелыми надбровными дугами и низким лбом, переходящим в раннюю лысину, выпирающие скулы, маленький приплюснутый нос с вывернутыми ноздрями и острый подбородок, и все это в бледно-серых тонах: что кожа, что брови, что остатки волос.

– Что, любуешься? – издевательски спросил он.

– Да уж! Красота тебя не сгубит! Что, у Богданова ни на кого более симпатичного денег не хватило? – поинтересовалась я, закуривая.

– Да кто бы еще согласился с этой шалавой связаться, с ее дочками дебильными? – вскочил с кресла Наумов, напоминавший змею даже фигурой.

– Подробности можешь опустить. Как говорит один мой знакомый: «Не стыдно продаться, стыдно продаться дешево», – процитировала я Панфилова. – Ну и как ты сам считаешь: продешевил или нет, когда на ней женился?

– А я не на ней женился, а на заводе! – огрызнулся он. – Кто же знал, что так повернется?

– Ладно, время – деньги, а мое время стоит очень дорого. Что тебе от меня надо?

– Хочу предложить тебе этим делом заняться. О деньгах не беспокойся: заплачу, сколько скажешь. Этих двух дармоедов тебе в помощь дам – пусть хоть на побегушках свои долги отрабатывают. Ну и мальчиков, конечно, чтобы самой руки не пачкать. Как?

– А зачем тебе это? Ты что, местью пылаешь или думаешь, что сам в списке следующий?

– Какой местью?! Скажешь тоже, местью! Я боюсь! Понимаешь? Боюсь! – крикнул он. – Я не знаю, откуда в этой истории ноги растут! Я не знаю, чего мне ждать и ждать ли вообще! Я не понимаю, что происходит! Если бы предъява какая-нибудь была, наезд, то все ясно, разрулили бы. Так ведь нет ничего, вот что страшно-то!

– А чего ты боишься? У тебя мордоворотов, как грязи.

– А ты думаешь, у папеньки меньше было?! – взорвался он. – И ведь, главное, не дали этой вонючке своей смертью сдохнуть, а ему и оставалось-то всего ничего.

– Это о ком это ты так ласково?

– О Богданове, о ком же еще! Он же от рака загибался, ему больше месяца ни один врач не давал. Он же гнил заживо, а уж смердел!.. – при воспоминании об этом Наумов передернулся. – Поэтому мы и с собранием акционеров поторопились, чтобы все успеть оформить.

– Что оформить?

– Да то, что он уходит и меня вместо себя оставляет, – отмахнулся он – не это его сейчас волновало. – Ну что, возьмешься?

При одной мысли о том, что нужно будет копаться в истории этой семейки, я сама передернулась не хуже Наумова и, поднимаясь, сказала:

– Нет. У меня на ближайшее будущее совсем другие планы.

– Катитесь

отсюда! – рявкнул он на Чарова и Солдатова, которые все время нашего разговора тихо, как мышки, просидели в уголке. – Слушай, – сказал он, дождавшись, когда они выйдут, – все говорят, – тут он кивнул на то место, где они сидели, – что ты человек прямой. Скажи, может за всей этой историей Матвей стоять? Понимаешь, хоть Мишка и талдычит, что таких специалистов не существует, но не с Луны же они свалились? А у Матвея, если хорошенько в закромах покопаться, все что угодно найти можно. Может, перетерла бы ты с Матвеем, если это, конечно, он, чего ему от меня надо, – все же знают, что ты с ним по корешам.

– Я Чарову уже говорила, но, если надо, могу и тебе повторить – Павел Андреевич здесь ни при чем. Что еще?

– А чего тут еще? – вздохнул Наумов, и на какую-то секунду мне стало его жалко – такой испуганный был у него вид, но это чувство быстро прошло. – Мне, конечно, и так на безбедную жизнь хватит, но и наследство упускать не хочется. Мне бы только эти полгода до декабря продержаться, а там… Свинтил бы я отсюда подальше, да с концами… И гори оно все синим пламенем – мне жизнь дороже.

– Полгода? – задумчиво сказала я. – Ну, тогда напиши завещание и укажи в нем, что все, что у тебя уже есть, и то, что тебе еще только предстоит от твоих в бозе почивших родственничков унаследовать, ты оставляешь государству. И рассказывай об этом всем, кто спросит и не спросит. Если дело только в деньгах, если это не что-то личное, то люди будут знать, что ничего от твоей смерти не выиграют, а значит, и смысла связываться с тобой у них не будет. Вот тогда, может, сам в живых и останешься.

Наумов задумался, что-то прикинул в уме и расхохотался.

– Слушай, а ведь эти дармоеды правы оказались, когда говорили, что ты можешь дать дельный совет. Не зря я их все-таки кормлю, – и радостно заявил: – Ты с меня имеешь! А если мальчики нужны будут для какой-нибудь работы – позвони, дам.

Полная отвращения к самой себе от совершенного только что для этого мерзавца доброго дела, я вышла из кабинета и увидела дожидавшихся меня в приемной Чарова и Солдатова.

– Михаил Владимирович, проводите меня до машины, если вас не затруднит, – сказала я, делая вид, что не замечаю Пончика, с которого это было, как с гуся вода, потому что он приветливо ко мне обратился.

– Что ж вы, Елена Васильевна, старых знакомых не узнаете? – говорил он, шагая рядом со мной вниз по лестнице.

– А если не хочу узнавать, тогда что? – не глядя на него, спросила я.

– Тогда зря! – убежденно сказал он. – Ведь если бы вы тогда не ушли, то и ковырялись бы в мелкой бытовухе по сей день. И ни Кипра, ни «девяточки» новенькой, ни часиков таких, – он кивнул на мои «Картье», – у вас не было бы. Жить-то вы на вольных хлебах гораздо лучше стали? Или я не прав?

– Может, мне вас еще и поблагодарить надо? – я остановилась и повернулась к нему.