Судьбе загадка (сборник)
Шрифт:
— Товарищ! Не убивайте! Жена, дети!
Голос был знаком.
— Иван Данилович?
— Как? Что? Фу! Ну и напугали же! Давайте скорей шубу! Озябну!
— Скажите, — начал Петр Алексеевич, — он хотел спросить: не проходил ли тут человек в синих очках, но ему тотчас стало неловко, как бывает после сна, когда спрашиваешь и тут же вспоминаешь, что это только снилось. (Но когда же он проснулся?) — Скажите… как ваши поиски?..
— Ни черта! А, где-нибудь валяется! Фу! До сих пор сердце бьется!.. Кстати, вам в домовый комитет не нужно? А то я иду. Такой декрет откопал! Умоются!
Он побежал в соседний подъезд.
Петр Алексеевич на всякий случай оглядел переулок и, никого не увидав поблизости, пошел снова
Человек в синих очках сидел за столом и смотрел на него насмешливо. Гражданин Мечтателей ахнул и прислонился к стене.
— Pardon, — сказал гость, — я испугал вас… В эпоху керосина не было неожиданных переходов от мрака к свету, и поэтому люди были спокойнее. Я пришел к вам за маленькой справочкой… Дело в том, что одна особа похитила мой чемодан… Так вот я подозреваю, что она скрывается у вас! Да вы не думайте отмолчаться. Потому что, видите ли, mon lres cher [28] , у меня есть данные (он понюхал воздух). Во-первых, этот запах, а во-вторых…
28
Мой дорогой друг (фр.)
Он указал в угол комнаты.
Там стоял чемодан, обклеенный квитанциями всего мира, а под ним чернела лужа растаявшего снега.
Человек в синих очках взял чемодан, подошел к Петру Алексеевичу, хлопнул его по плечу и сказал:
— Надо быть хитрее!
Он ушел. Скоро внизу хлопнула входная дверь, словно выпалили из пушки. Гражданин Мечтателев, все еще дрожа, глядел на ситцевую занавеску. Она не шевелилась. Не умерла ли притаившаяся за ней таинственная воровка? Он тихо подошел и приподнял ситец.
За занавеской никого не было.
Глава 4
В это время глаза кормчего не стали являть ему ничего истинного; все небо двигалось по новым законам; самая земля изменилась.
Было утро, и кто-то стучал в дверь все громче и громче. Гражданин Мечтателев приподнялся с ковра, на котором вчера не то уснул, не то упал, потеряв память, и при свете дня уже не так робко крикнул:
— Кто там?
Это был Иван Данилович. Он вошел, потирая руки, и вид имел торжествующий.
— Вчера, — сказал он, — прихожу в домовый комитет…
— В домовый комитет? — воскликнул с ужасом Петр Алексеевич, а сам подумал: «Или я и теперь еще сплю, или я с ума сошел!»
— Ну, да, — повторил Иван Данилович, — помните, после того, как вы у меня еще шубу того… хе-хе… А ведь я, вы знаете, чуть не умер со страху! Боюсь, не прохватило ли!.. Да-с… Так вот-с, прихожу я, а на меня секретарь: на каком основании у вас площадь, да не такая кубатура и черт его знает что… Я молчу, словно эдак подавлен… Потрудитесь, говорит, уплотниться! Я бы, говорю, сам рад уплотниться… мне, говорю, скучно даже одному жить, да по декрету не могу. «По какому декрету?» А вот извольте-с… «Лица, признанные врачебным осмотром психически ненормальными, но не опасными для окружающих» и т. д. Тот на дыбы! «Да вы нешто ненормальный?» Ненормальный, но не опасен для окружающих! А у меня свидетельство (он с гордостью развернул бумажку), в Екатеринославе выдали… Там меня в участок забрали… А я не знал, что за ночь власть переменилась, да и говорю: «Помилуйте, ваше превосходительство, служил верой и правдой царю и отечеству». Те посмотрели: «А старичок-то, говорят, рехнулся»… И выдали мне бумажку. С тех пор и живу по безумному виду!
Петр Алексеевич посмотрел на него и повторил машинально:
— По безумному виду?
— Да-с… А что это вы какой-то странный?.. Уж вы, батенька, вчера не хлебнули ли грешным делом?.. И пахнет у вас как-то подозрительно…
— Почему?
— Да там… духами какими-то… одеколоном!..
Когда он ушел, Петр Алексеевич долго стоял, прижавшись головою к стеклу, и смотрел на московские белые крыши. Бывают страшные, нехорошие сны, в которых как бы случается нечто таинственное: приходит и рассказывает о своей смерти недавно умерший друг, сама собою бесшумно растворяется и, никого не впустив, затворяется дверь. После таких снов на сердце остается тоска — тоска по нарушенным законам жизни. Все, что произошло вчера, было необъяснимо, связь вещей имела пробел, словно на световой рекламе не вспыхнули почему-то некоторые буквы, и никак нельзя прочесть слова. Петр Алексеевич оглядел комнату. Все стояло на своем месте. Стол, шкафчик с посудою, постель, фикус. А все что-то не то. Уходя на службу, он едва не скатился с лестницы, так слабы стали его ноги.
Уже стемнело, когда покинул он роскошный особняк, волею судеб превращенный в гигантскую канцелярию. Он шел задумчиво по снежным улицам, и какая-то боль сверлила его мозг так, что иногда хотелось вырвать из него что-то нудное, словно ноющий зуб. На одном перекрестке он остановился, не зная, куда дальше идти, и вдруг увидал, что стоит он на углу Плющихи и того переулка, как будто со вчерашнего дня он и не уходил отсюда вовсе.
Первый.
Третий.
Он остановился возле развалин с лестницей, ведущей в пустоту, и поглядел на черные ямы подвала. Про такие подвалы ходила по Москве страшная молва. В них таились воры-призраки в белых саванах, с лицами, дышащими огнем. Здесь находили в мешках голые трупы с непристойными словами, вырезанными и выжженными на коже. Находили девушек, нашедших смерть от того, о чем мечтали они в летние ночи, как о счастье. Казалось, что эта усыпанная кирпичами пропасть и есть та бездна, заглянув в которую или умирают тут же со страха, или молча всю жизнь таинственно качают вмиг поседевшей головою. Петр Алексеевич подошел совсем близко к черной дыре. Кирпичи вдруг мягко осыпались под ним, и он сполз в темную глубь, где тихо было, как в могиле.
— Что за черт? — произнес недалеко грубоватый голос, который был как будто знаком.
— Собака, — отвечал другой шепотом.
— Хорошо, ежели собака, — пробормотал первый. — Собака и есть!
Последние слова произнес он, когда во мраке в самом деле раздался грустный и протяжный вой пса, забредшего сюда в поисках смрадной пищи.
— Кш! — крикнул кто-то и кинул во мрак кирпичом.
— Так ты мне скажешь, куда ты его сунул?
— У тебя карман есть?
— Есть!
— Ну, так держи его шире!
— Сволочь!
— Не ругайся!
Наступила тишина.
— А здесь, — спросил опять второй все так же хриплый шепотом, — ничего не пропало?
Послышалось, словно разрывали кирпичи:
— Так не скажешь?
— Говорю, держи карман шире!
— Ладно, ладно, голубчик, мы с тобой еще потолкуем…
— Что ж, я не прочь с хорошим человеком потолковать! Тьфу! Простудился… горло перехватило!
— Ладно, ладно…
Первый умолк, и чувствовалось, что ярость вскипает в нем.
— До дому! — сказал он грубо.
Зашумели кирпичи, посыпался песок, и опять тихо стало, как в могиле.
Гражданин Мечтателев сидел, все еще боясь пошевельнуться. Кто-то тихо крался к нему из мрака… все ближе, ближе… Вот замер над ним кто-то, и дыхание, как во сне, коснулось его щеки. Он вскочил и опрометью бросился из подвала, а сзади него шарахнулся в страхе и заворчал обманутый пес. Улица вся была испещрена вспыхивающими и тающими звездами, как будто зажгли сотни и тысячи римских свечей. Снег был тоже какой-то пестрый. Ноги вязли в нем и словно прилипали к чему-то…