Судьбы моды
Шрифт:
Как вспоминает С. С. Бондырева, участникам спектакля «Потоп» от студии подарили памятные эмалевое медальоны с изображением корабля.
Рассказывает Софья Сергеевна Бондырева:
Мы встречались тогда и дружили со многими студийцами и актерами Художественного театра, моего мужа взяли в это время в труппу уже полноправным артистом. (Сотрудником он был там еще с 1908 года.)
Самой близкой нам была Лидия Дейкун. Это была полная, славная, очень симпатичная женщина, если что надо — она всегда поможет. С Симой Бирман мы не очень дружили, она была некрасивая, сухая и, как мне казалось, немного черствая, но хорошая характерная артистка и человек.
Очень хорошенькой была Мария Дурасова. Мы с ней потом жили в одном отеле. Вокруг нее всегда были скандалы. Странная она была женщина, но красивая и очень элегантная.
Другой красавицей в Художественном театре
Еще помню Мусю Жданову. Она была такой хорошенькой. Только большие роли в Художественном театре играла. Аню в «Вишневом саде», Ирину в «Трех сестрах», еще в «У жизни в лапах» и «Осенние скрипки» Сургучева. Она влюбилась в Ивана Берсенева и сошла с ума. Она жила потом в Ковно, в Литве.
А Берсенев был тогда самым популярным артистом в России. Это был кумир, который сокрушал все головы и сердца. Я его — видела на сцене два раза. Интересный был человек.
Ну и, конечно, дружили мы с Гришей Хмарой (ужасный был!) и с Мишей Чеховым. Михаил Чехов был невероятно талантлив. Он был антропософом. Мы с ним часто вместе жили. Он мог делать с людьми, что хотел. Уже потом в Париже он исцелил моего мужа. Алеша любил выпить, а антропософия этого не поощряла. И вот однажды Алеша запил, а Миша его нашел. Я его тогда просила мне помочь — что-нибудь сделать, чтобы Алеша не пил. М. Чехов сказал мне: «Соня, оставь мне его на один день и не приходи проведывать». Так и сделали. И с этого дня мой муж никогда больше не пил.
Михаил Чехов всегда ходил с Евангелием. Помню и его дочь Ольгу, она к нам в гости приходила. А в Германии Ольга Чехова во многих фильмах снималась, но это уже позже.
Я хорошо помню К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко. Они не ладили между собой. Немирович любил такие эфемерные, романтические вещи, а Станиславский был очень «terre-a-terre», у него все было более приземленно, реалистично.
В 1917 году у Бондыревых в Москве родилась дочь Ирина, ставшая впоследствии в Париже певицей и танцовщицей в кабаре.
Бондырев продолжал играть в Художественном театре до 1922 года, то есть до «роковой» заграничной поездки Художественного театра, после которой навсегда за границей остались многие актеры. Напомним, что предприимчивая «качаловская труппа» (с Качаловым, Книппер, Массалитиновым, Берсеневым, Подгорным и другими) правильно оценила создавшуюся ситуацию — еще летом 1919 года они отправились на гастроли в Харьков. Следует ли удивляться, что, когда 24 июня того года, к счастью для голодных актеров, во время второго акта «Вишневого сада» город был взят Добровольческой армией, к труппе присоединились «застрявшие» на юге России О. Германова, А. Тарасова и М. Тарханов. Организовавший эту поездку антрепренер Леонид Леонидов в книге своих воспоминаний «Рампа и жизнь», изданных в Париже в 1955 году, так описывает события: «Мечта была одна: юг, благословенный юг, где грудами на базарах лежит божественная картошка и крупная соль… А когда утроба насытится, тогда снова, как встарь, проснется вдохновение, тогда снова услышим божественный глагол, создадим новый репертуар, повезем его в Европу, в мир, в Пикадилли, в Альказары, в Елисейские Поля!» Из воспоминаний Л. Леонидова видно, что труппа знала заранее от полковника Б. о грядущем освобождении Харькова Добровольческой армией. На известие о взятии города «публика ответила дружными аплодисментами, и спектакль продолжался». Труппа эта затем двинулась через Крым и Кавказ в Константинополь, Софию, Белград, Загреб, Вену, Прагу, Берлин, Копенгаген и Стокгольм. «Качаловская труппа» гастролировала с большим успехом, и когда из Москвы приехал эмиссар Художественного театра артист Н. А. Подгорный с целью «возвратить блудную труппу в советское лоно», отказались вернуться Германова, Греч, Павлов, Шаров, Васильев, Массалитинов, Краснопольская, Крыжановская и Леонид Леонидов.
Но это было лишь началом потерь. Николай Эфрос пишет: «В сентябре 1922 года весь Художественный театр, за исключением Немировича-Данченко да немногих актеров, тронулся в долгое путешествие».
Алексей Бондырев выехал из России еще раньше, летом 1922 года на двухмесячные «гастроли» Первой студии Художественного театра. Они начались с Риги и Ревеля, потом актеры играли в Берлине и Праге спектакли «Сверчок на печи», «Гибель «Надежды»», «Потоп», «Эрик XIV» и «Двенадцатая ночь».
Софья Сергеевна Бондырева оставалась некоторое время в Москве с пятилетней дочерью Ириной, за которой тогда присматривала актриса Художественного театра Лидия Михайловна Коренева. С. С. Бондырева вспоминает по этому поводу: «Я пошла к Немировичу-Данченко и сказала: «Владимир Иванович, отправьте меня, пожалуйста, тоже. Я не хочу, чтобы мой муж был один за границей». А В. И. Немирович-Данченко мне в ответ: «С удовольствием, Софья Сергеевна, но у меня нет никакой бумаги, что он хочет, чтобы Вы приехали! Я так тоже не могу». А я ему: «Ну так сделайте что-нибудь, Христа ради». А Немирович-Данченко: «Я могу отправить в Прагу телеграмму, чтобы мне дали ответ». Так я и уехала в эвакуацию со всей труппой, как барыня. Мы ехали в вагоне вместе с К. С. Станиславским. Они с моей дочкой Ириной дорогой в «бабушку» играли. Он сидит, а Ирина кругом ходит. Дочка моя смеялась, а Станиславскому это нравилось. Мы ехали поездом прямо из Москвы через Ригу, а уж потом в Берлин. В Риге не выступали, мы там переночевали и отправились в Берлин».
Алексей Бондырев был приглашен для участия в заграничных гастролях Художественного театра самим К. С. Станиславским. С. С. Бондырева вспоминает: «Когда моего мужа хотели оставить со студией, туда пришла телеграмма: «Отпустите Бондырева. Ваш успех — наш успех. Станиславский». Эту телеграмму вывесили на стенку в рамке, хотя многие и были недовольны».
Приехав в сентябре 1922 года в Берлин, труппа Художественного театра открыла сезон в помещении Лессинг-театра «Царем Феодором Иоанновичем». Берлинская публика была покорена, и спектакли шли при полных сборах. Затем — Прага, где тамошняя эмиграция подготовила актерам роскошный прием.
С. С. Бондырева вспоминает: «Я поехала в Прагу из Берлина, а дочку свою оставила на попечение артиста Художественного театра Николая Григорьевича Александрова и его беременной жены. Приехав в Прагу, я застала следующую картину: льется вино рекой, Бог знает что! Я на это посмотрела, посмотрела и решила — я тут не остаюсь, надо ехать в Париж. Я так мужа и собрала, он был податливый. Он меня очень любил».
Парижский контракт Художественного театра был подписан с директором Жаком Эмберто, и гастроли проходили в огромном театре «Шанз-Элизе» на авеню Монтень. Открылись они 5 декабря 1922 года неизменным «Царем Феодором». Успех был блистательный — и у прессы, и у публики.
Окрыленная успехом, труппа Художественного театра (Алексей Бондырев к ним присоединился в Париже) в конце декабря 1922 года отплыла пароходом «Мажестик» из Шербура в Нью-Йорк, для «завоевания Нового Света». Пригласивший Художественный театр в Америку импресарио русского происхождения Морис Гест встретил труппу в порту хлебом-солью в сопровождении сонма православного духовенства.
Из дошедших до нас документов мы узнаем, что «прибывший пароходом «Мажестик» из Шербура драматический актер Алексей Бондырев, кареглазый шатен, 39 лет отроду, остановившийся с труппой в Нью-Йорке, на Манхэттене, по адресу 48 Уэст-71, решил с 4 января 1923 года порвать все связи с Советской Россией и попросил права на эмиграцию в Америку».
Что побудило Бондырева принять такое решение именно в то время и именно в Америке, нам неизвестно. Его жена Софья, указанная в этом документе, с шестилетней дочерью Ириной была тогда в Берлине. Гастроли в Америке сулили успех. Возможным объяснением достаточно рискованного шага могут быть слова вдовы актера: «Я всегда думала, что после того, что я пережила в России, когда была революция, хуже того уже быть не может». В книге другой соученицы Бондырева по студии, Софьи Гиацинтовой, «С памятью наедине» мы читаем иное объяснение этим событиям: «Когда Художественный театр поехал на длительные гастроли за границу, несколько студийцев — Успенская, Бондырев, Булгаков и другие, — не устоявшие перед искушением «мир посмотреть», уехали с ним. Естественно, молодым артистам платили меньше, чем премьерам, но, как они сами потом говорили, вполне хорошо. Тем не менее они устроили бунт, потому что американские рабочие сцены и начинающие актёры, узнав, что они не имеют возможности ежемесячно откладывать деньги, сказали, что они у такого хозяина работать бы не стали. Возмущенный резкой формой выступления молодняка, Немирович-Данченко заявил, что всех их от работы в театре освобождает, но до Москвы довезет. Не мне судить, насколько это решение было справедливо, насколько жестоко (в Москве в это время устроиться в театре было немыслимо), но из-за него кое-кто остался в Америке».