Судебная петля. Секретная история политических процессов на Западе
Шрифт:
Субъективно лидеры дантонистов в программе создания режима буржуазной демократии видели средство укрепления республиканского строя и тем самым удовлетворения главных интересов французского народа. Когда в начале 1794 г. стал неизбежным «откат» революции, отказ от такого отступления служил уже не укреплению (как это было ранее, в 1792 и 1793 гг.), а, напротив, ослаблению прочности сделанных завоеваний. Рассматриваемая в этом ракурсе дантонистская программа потенциально была способна обеспечить этот «откат» с наименьшими потерями — без термидорианского переворота, с сохранением значительно большего влияния демократических революционных сил в правительстве и аппарате управления и т. д.
В исторической литературе принято упоминать, что Дантон стал героем буржуазной Третьей республики. Это полностью соответствует действительности. Совершенно неверно, однако, что это задним
Дантонистская программа представляется предпочтительной также и еще с одной стороны — воздействия революции на Европу.
Террор, резко усилившийся, когда началась «пробуксовка» революции, был воспринят европейским общественным мнением как отказ от ее собственных принципов, как прямое попрание гуманистических идеалов Просвещения, принципов 1789 и даже 1792 гг. Теперь даже первым этапам революции ставилось в вину, что они являлись лишь путем к 1794 г. Начиная с 1794 г. события во Франции во многом утратили свою притягательную силу не только как пример для подражания, но и как фактор развития передовой идеологии. Революция продвинулась настолько далеко, что ею был почти потерян контакт с передовым лагерем в других странах. Во всяком случае «образ» революции, служивший таким импульсом, совершенно не включал события 1794 г.
Показателен пример Англии, где первоначально Французская революция получила широкую общественную поддержку даже в тех кругах, которые потом стали ее ярыми врагами. Однако позже события во Франции заставили английскую буржуазию отшатнуться не только от возникшего демократического движения, но временно даже от либеральных идей. Результатом было укрепление власти тори и блокирование с ними части вигов на платформе воинствующего «антиякобинизма». Что же говорить о других странах, где демократические силы были значительно слабее, чем в Англии! В Германии первоначальный «энтузиазм… сменился фанатической ненавистью к революции» [574] . В самоуничтожении якобинского руководства, в «бессмысленном терроре» 1794 г. либеральные круги Европы увидели подтверждение своего отрицательного отношения к плебейским методам решения революционных задач и к революционной диктатуре.
574
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 562–563.
Сказанное нисколько не опровергает огромное воздействие Великой французской революции на ускорение темпов социального прогресса во всемирно-историческом масштабе, но далеко не всегда и не всюду это воздействие непосредственно способствовало поступательному ходу общественного развития. «Эксцессы» революции, оставляя крупный след в общественном сознании народов, в немалой степени снижали и в последующий период действие революционного импульса, его стимулирующее влияние на общественный прогресс. Можно даже сказать, что эти «эксцессы» препятствовали осознанию революции как выражению общечеловеческих интересов, которое в конечном счете определяло место событий конца XVIII в. во Франции в развитии мировой цивилизации.
Ожесточение политической борьбы достигло крайней точки весной 1794 г. Дело уже сводилось не к победе над недавними союзниками и друзьями, а к их физическому уничтожению. Не ограничиваясь обоснованием политической полезности террора, становилось обычным мстительное торжество по поводу участи побежденных, глумление над агонией жертв террора. Поражают та беспощадность, то кровожадное злорадство, которые считали нужным демонстрировать при публичном гильотинировании, насмешки, глумление или издевательства над стоической храбростью, нередко проявлявшейся осужденными на эшафоте. Этим особенно отличался «Пер Дюшен» в отношении жирондистов. Но то же самое демонстрировал К. Демулен, когда дошла очередь Эбера, члены обоих комитетов — в отношении дантонистов, термидорианцы — в отношении робеспьеристов. Ненависть душила и ослепляла людей. Глава Комитета общественной безопасности Вадье свирепо призывал к физической расправе над Дантоном. А тот в свою очередь передал через художника Давида, что если почувствует свою жизнь в опасности, то станет «более жестоким, чем каннибал», «съест мозг Вадье» и т. п. [575] Дантон на словах перещеголял Вадье, зато последний сумел быстро на деле осуществить свои угрозы. Он был в числе тех членов Комитетов, которые требовали немедленного разгрома дантонистов.
575
Robinet. Notes et souvenirs de Courtois//La R'evolution Francaise. 1887. P. 813; Hampson N. Danton. P. 155.
Робеспьер, видимо, еще колебался. Известно, что в последнюю декаду марта он имел три встречи с Дантоном, последнюю 29-го числа. Внешне добрые отношения сохранялись и между прежними близкими друзьями — Робеспьером и Демуленом. Еще днем 30 марта их видели мирно беседовавшими в Конвенте. Это усыпило тревогу Дантона, которого со всех сторон предупреждали о нависшей смертельной угрозе [576] . Ему предлагали бежать, он ответил: «Разве можно унести отечество на подошвах башмаков!» 30 марта Комитеты приняли решение об аресте Дантона, Демулена, Фелиппо и Делакруа. Приказ был осуществлен той же ночью.
576
Hampson N. Danton. P. 159.
Сообщение об этой мере вызвало ропот в Конвенте, привыкшем покорно и безоговорочно одобрять распоряжения Комитетов. Потребовался весь авторитет Робеспьера и Сен-Жюста, выступивших в защиту этой меры (и в еще большей степени страх за свою жизнь, который диктовал поведение многих депутатов), чтобы Конвент и на этот раз единогласно одобрил предложение правительства о предании суду арестованных. Эта новость, мигом облетевшая Париж, породила смятение, смешанное с ужасом, хотя город уже успел насмотреться на зрелища кровавых казней. Ведь предстоял суд над одним из признанных и популярных вождей революции, не раз возглавлявшим народ на штурм бастионов старого порядка, на борьбу за свержение монархии, устранение от власти тех, кто не хотел укрепления Республики. И вот теперь этот народный трибун, чей могучий голос еще недавно звучал, казалось, как революционный набат по всей Франции, обвинялся в предательстве, в стремлении низвергнуть ту самую Республику, в учреждении которой ему принадлежала такая важная и славная роль.
У правительства не было уверенности в том, что ему удастся осуществить задуманный план устранения с политической арены и физического уничтожения руководителей дантонистской группировки. У Комитетов возникли сомнения даже в том, можно ли полагаться в организации процесса на руководителей Революционного трибунала, несмотря на многие доказательства их беспрекословного выполнения любого приказа правительства. Фукье однажды претендовал на дальнее родство с Демуленом, чтобы заручиться его поддержкой в получении какой-то должности, был обязан Дантону назначением в Революционный трибунал. Поэтому на всякий случай в поддержку ему был назначен преданный приверженец Робеспьера Флерио-Леско. Секретаря Трибунала Фабрициуса Пари, считавшегося другом Дантона, заменили неким Дюкре. Число присяжных пришлось ограничить семью вместо полагающихся 12. Фукье-Тенвиль лично отобрал, как он считал, абсолютно надежных людей.
Имеются даже свидетельства, будто был отдан приказ об аресте председателя суда Германа и Фукье-Тенвиля, когда они выразили сомнения, удастся ли им добиться от присяжных обвинительного приговора. Утверждали, что 2 апреля, в день открытия процесса, видели у Колло д’Эрбуа бумагу, отменявшую приказ об их аресте. Если это было именно так, то отмену приказа можно объяснить лишь опасением правительства арестом главных лиц в Революционном трибунале полностью подорвать всякую веру в беспристрастие суда. Для верности все же в Трибунале во время процесса постоянно дежурили члены Комитета общественной безопасности Бадье, Амар, Давид и Булан. Тем не менее и недоверие Комитетов к лицам, возглавлявшим Трибунал, и то, что решение об аресте Дантона и его главных сторонников было принято только в ночь с 30 на 31 марта (всего за два дня до начала процесса) привели к тому, что у Фукье буквально не было времени для составления обвинительного акта и других приготовлений. Ему еще 26 марта предписали подготовить суд над участниками «дела Ост-Индской компании», и он с обычным педантизмом составил список нужных свидетелей для обвинения Фабра, Шабо, Базира и других, процесс которых должен был начаться как раз 2 апреля.