Судебные речи
Шрифт:
Минеев в одной только бухте Роджерс оставил около 25 моржовых туш. Семенчуку нужно было только хранить это мясо, чтобы, имея его запас, улучшать и дальше благосостояние острова: но он не только не пополнил эти запасы, он не сумел даже сберечь оставленного ему мяса, и большая часть этого мяса была смыта, а частично съедена собаками. Тов. Ушаков говорит, что все запасенное мясо, оставленное Семенчуку Минеевым, пропало. Конечно, это — вредительство, конечно, это — развал!..
Я спросил т. Ушакова, какое количество песцов заготовил Семенчук, а он ответил: «Точно не знаю, но все это были единичные экземпляры, потому что основная часть эскимосов-охотников погибла от голода, а остальные охотники болели».
Семенчук пытался
Семенчук пытался опорочить характеристику его управления островом Врангеля, его хозяйничанья, которую мы получили здесь от свидетелей. Но позвольте сослаться на письмо Таяна. Вот человеческий документ, который пришел к нам в суд с острова Врангеля, будучи составлен еще 21 августа 1935 г., т. е. в то время, когда и речи не было о том, что мы будем сегодня, 22 мая 1936 г., судить Семенчука. Это письмо так ярко и глубоко проникнуто большим человеческим горем этих маленьких северных людей, истерзанных Семенчуком! Вот что пишет г. Таян:
«Болел очиня сельно хорошо, что доктора были хороший» — это он говорит про тех самых докторов, которых травил Семенчук, а потом одного из которых — доктора Вульфсона — убил руками одного из своих «адъютантов», Старцева.
«Если бы не было докторов я бы умер, а мой сын Володка умер, жалием его, он уже начал говорить по-русски здоровался докторами когда я лежал. Инкали сама пешком ходила за дровами на кошку на себя тащила нарту потому что говорять Семенчук дров не давал. Насчет других охотников чем оне болели я не знаю почему мало поймали песцов оне говорят потому, что работы много было и проболели все охотники заболевали также умерло охотников умерли Тагею Етуй Новок Таграй (новый приезжий) Синоми (жена Старцева) Кивуткак (жена Анакак) эти охотники умерли после гибели доктора он сам замерж оне уехали в Лоссом с Степкой Бурга их застала по дороги друг другу подерали и он погоб так я слышал от Степки еще оден русски Биолок. Сам застрелился то я не знаю почему он застрелился по тому что я только начал ходит немного. Я пролежат 4 — мц даже был без памяти говорит простудился на севери, была большой город семя Пиакуля ели собак и кожи лахтачи у меня собаки подохли и воче мало осталось по тому что мало было корма, у меня мясо не убрали с косы та собаки обглатали мясо. Насчет продуктов нам выдавали по одной банке на м-ц мясных на человика охотникам сахару спирва по 2 кгр а потом по 1 кгр, рису 0,25 на человика. Компот тоже и крупы охотникам выдавали спирва в кредит и 6 м-ца потум только под пушнину».
Вот как хозяйничал Семенчук. Охотнику — одна банка консервов на месяц, а семья, а жена, а дети, а старики?
Хорошо, что сравнительно скоро на смену Семенчука прилетел Жердев, — прибавили продуктов.
И бедный Таян пишет: «Он охотникам дал поддержку и он помуг охотникам дажи мы хотели его оставит» (начальником зимовки).
Они хотели оставить Жердева своим начальником; они считают, что начальник зимовки — это их представитель и им должно принадлежать здесь слово в решении этого вопроса. С сожалением т. Таян вспоминает, что Жердев отказался остаться, потому что был болен, хотел лечиться. Таян кончает письмо новым упреком Семенчуку: «И на счет моржевы охоты; она с Роджрсе совсим было плохо пому что, не зная, нам начальник Семенчук руководствовал даже носовому стрелку нельзя было махат рукой, сказывает направление».
Какая же может быть охота, когда пришел человек, не знающий охоты, и мешает «носовым махать». А моржи славу Семенчуку поют: вот приехал с «большой земли» настоящий морж, всем моржам морж, за ним, как за крепкой каменной стеной. Охота сорвана, носовой не машет, охотник не стреляет, моржи по берегу гоголем ходят.
Семенчук доволен. Все, говорит, в порядке. Но люди начинают голодать; его это мало трогает. Люди начинают умирать, — его это тоже не смущает. Ему говорят товарищи зимовщики: «Обрати внимание, помоги». Он говорит: «Они лодыри, чего им помогать». — «У них, — говорят, — мяса не осталось свежего». Он говорит: «Да им свежего и не нужно, пусть тухлое едят». Вот «политика» Семенчука.
Я понимаю возмущение свидетелей, которые прошли перед судом, говоривших по этому поводу, что это вредительство, антисоветское дело, настоящая контрреволюция.
Тов. Ушаков говорил:
«Я мог бы расценивать деятельность Семенчука как вредительство и желание скомпрометировать национальную советскую политику и всю работу на острове Врангеля». Он говорил: «По-моему, он эту свою задачу — скомпрометировать советскую власть, Советское государство, Советскую страну, советский народ — народ «большой земли» — он эту задачу частично выполнил, и если бы не приехал Жердев, который за короткий период времени сумел выправить положение, сумел восстановить нормальное положение, если бы еще некоторое время Семенчук был на острове Врангеля, к тем смертям, которые были, прибавились бы еще новые. Все население и вся работа на острове Семенчуком были бы разгромлены».
Семенчук это отрицает. Но что он противопоставляет этим убийственным фактам, кроме голого отрицания? Что он может противопоставить этим, в высшей степени обоснованным, достоверным, полным жизненной правды фактам, кроме голого «нет»? Только ложь. Ничего кроме лжи, ибо нет у него ничего, что бы можно было противопоставить выдвинутому против него тягчайшему обвинению. И если я в качестве одного из важнейших и тягчайших обвинений против Семенчука дам такую характеристику результатов его управления: разгром, разложение, развал советской зимовки, созданной в неимоверно трудных условиях упорным героическим трудом лучшими представителями нашей страны под руководством нашей партии, — то это будет правильно и непоколебимо сформулированное обвинение.
Я предъявляю Семенчуку тягчайшее обвинение от имени Советского государства, советской власти в том, что он довел до гибели охотников, и если я скажу, что за эти, по тогдашним и тамошним условиям, многочисленные человеческие смерти вся ответственность лежит на Семенчуке, я не допущу никакого преувеличения!..
Вот, товарищи судьи, основное обвинение, которое не сумеет поколебать никто, никто не сумеет и не сможет и даже не осмелится и пытаться здесь колебать.
Лучшим доказательством этого является приказ Главного управления Северного морского пути от 2 ноября 1935 г. Это официальный документ. Это не показания свидетелей. Это даже не заключение экспертов, это не описание путешествия. Это официальный приказ, который не может быть поколеблен никакими разговорами и оговорками.
«1. Отметить, что во время зимовки 1934/35 года:
а) На важнейшей полярной станции «Остров Врангеля» во время зимовки 1934/35 года основные научные и промысловые работы были сорваны.
б) Местное туземное население в количестве 63 человек было предоставлено самому себе, не велось с ними никакой работы и не было даже элементарной заботы, особенно в части питания, результатом чего явились массовые заболевания населения и даже смертельные случаи как следствие недоедания (при наличии на станции продуктов на 3 года).
в) На станции царили беспорядок, порча ценнейших продуктов, недисциплинированность, антисемитизм, разложение и большая склока среди работников станции. В свете такого состояния зимовки загадочными явились гибель врача т. Вульфсона, самоубийство биолога т. Вакуленко и смерть каюра эскимоса т. Тагью.
2. Все это явилось прямым результатом преступной беспечности, административного произвола и бездушного отношения к людям со стороны начальника станции Семенчука, который довел зимовку до полного хозяйственного и политического развала.