Судебные речи
Шрифт:
Я сказал уже, что карта Семенчука оказалась битой, преступления оказались разоблаченными. Почетная роль в деле разоблачения преступлений Семенчука выпала на долю трагически погибшего 27 декабря 1934 г. врача-общественника Николая Львовича Вульфсона. Разбору этого обстоятельства я уделю место несколько дальше; сейчас я только подчеркну, что результатом разоблачения преступных действий Семенчука явилось и разоблачение самого Семенчука. В период зимовки 1934/35 года он показал себя как преступник во весь рост, этот примазавшийся авантюрист. Об этом достаточно свидетельствует факт, которому мы не уделили достаточно большого места на судебном следствии, потому что он так очевиден, что не требует большого анализа, — это его эпизод со спекуляцией серебром, которое он пытался украсть у советского полпредства в Персии.
Напомню, что об этом говорила его жена Надежда Семенчук:
Это тоже не случайно. Это очень характерно для Семенчука. Это — человек, который ответов давать не любит, посвящать в свои тайны, большие и малые, никого не любит и не склонен; это человек, который очень крепко замыкается внутри себя. Этим объясняется и та его позиция, которую он занимает на данном процессе. Он сам не отрицает истории с этим серебром, но как он ее объясняет? Это объяснение тоже совершенно в семенчуковском стиле. Это объяснение совершенно аналогично целому ряду объяснений, которые он здесь давал на процессе по другим причинам. Например, когда его спрашивали относительно бани, превращенной им в острог, вы помните, как он уверял, что, во-первых, бани не было, что, во-вторых, если баня и была, то она не была острогом и что, в-третьих, если и был острог и если этим острогом и была баня, то он приказов сажать в баню не давал, а если и давал, то арестованные отправлялись «садиться» добровольно, «сами себя сажали». «Я не сажал, я давал приказы, а они садились добровольно», вот что он говорил про Клечкина, два раза сидевшего у Семенчука под арестом в этой бане. Вот стиль и манера «объяснений» Семенчука. Так он объяснялся по поводу серебра. «Действительно, я из Персии привез серебро, но серебро я нечаянно нашел в дачной местности недалеко от Тегерана. Эти деньги лежали на поверхности земли в саду полпредства».
Знаете, так, случайно лежат деньги, мешок с серебром, в саду полпредства. Надо обладать большой смелостью, чтобы давать такие объяснения, чтобы говорить так, как говорит Семенчук. Но Семенчук старается скрыть настоящую историю с серебром. В своей анкете и в личном деле Семенчук об этом ничего не говорит, не говорит и при приеме в партию, и в процессе партчистки. Он вообще считает, что это момент второстепенный, ничего не значащий. Я же этому моменту придаю для характеристики Семенчука большое значение. Этот эпизод лишний раз убеждает, что это — авантюрист из числа тех, о которых говорил в «Очередных задачах Советской власти» В. И. Ленин, когда подчеркивал, что ни одно глубокое и могучее народное движение в истории не обходилось без грязной пены, — без присасывающихся к неопытным новаторам авантюристов и жуликов, хвастунов и горлопанов. Как будто прямо сказано о Семенчуке!..
Но Семенчук не просто авантюрист, это авантюрист вооруженный, и не только тем наганом, который он постоянно имел при себе в открытой кобуре, но и всем своим положением, служебным авторитетом, которым он так энергично злоупотреблял. А это последнее оружие — сильное оружие, порой — оружие несокрушимое. Его поведение с товарищами и с эскимосами единодушно характеризуется в очень ярких, но отрицательных красках. Его описывают все без исключения как деспота по отношению ко всем остальным. Вы помните, сколько раз проходило на процессе указание, как Семенчук постоянно бросал фразы, что он — и суд, и прокуратура, и ГПУ и что всякого, кто посмеет его ослушаться, он накажет вплоть до расстрела? Вы помните его поведение с Фельдман после трагической гибели Вульфсона? Семенчук здесь действует буквально, как разбойник на большой дороге. Ведь эту беспомощную и — правильно кто-то говорил в процессе судебного следствия, раздавленную горем женщину он пытается выбросить на мыс Блассон за 100 километров от зимовки в совершенно необитаемый пункт этого острова. Он вызывает к себе Клечкина и издает приказ: «Вывези эту жидовку». Клечкин, набравшись смелости, возразил: «Лучше посадите меня еще на 20 суток под арест, но не повезу я Фельдман на гибель».
Так действовать, как действовал Семенчук, может только разбойник, только бандит, пробравшийся на место начальника зимовки. Но Семенчук вместе с тем трус. Это так часто вскрывалось в процессе следствия Семенчук — лживая натура Я прошу вас припомнить по крайней мере четыре эпизода, имевшие место в судебном следствии, для того, чтобы понять, что же собой представляет Семенчук. Вот история ареста Клечкина. Семенчук старается доказать, что он его не арестовывал, что он его не сажал; потом оказывается, что Клечкин сам сел под арест Это яркий эпизод, показывающий лживую изворотливость Семенчука.
Возьмем историю с выселением Фельдман. Сначала Семенчук говорил, что он не хотел ее выселять. Тогда показали ему его же приказ, в котором он клевещет на Фельдман, говорит, что она дезорганизует зимовку, ведет антисоветскую агитацию, отказывает в медицинской помощи нуждающимся в этой помощи, и приказывает вывезти ее в отдаленное место, которое будет объявлено потом, и уличили его в том, что он сам являлся к ней на квартиру и вручил ей предписание — немедленно собраться и выехать в район, который будет дополнительно установлен.
Семенчук хотел запрятать доктора Фельдман на мыс Блассон, обречь ее на голод и холод. Это было попыткой расправиться с женой убитого доктора Вульфсона, беспощадно вскрывавшего преступления Семенчука. Но Семенчук пойман, документы на столе, отпираться нельзя. Тогда Семенчук сейчас же избирает новую версию — приказ был, но выселять Фельдман он, в сущности, не хотел. Я, говорит Семенчук, думал… Что думал? Попугать? Он боится слова «попугать» и говорит, что пугать тоже не думал. Что же он думал делать, когда издал приказ о выселении Фельдман, с какой целью он издал этот приказ? Вопрос остается без ответа, как это было нередко, когда Семенчук видел, что он прижат к стене. Мы вызвали в качестве свидетеля Клечкина. Клечкин все подтвердил, это же подтвердили и другие товарищи, выступавшие здесь на процессе свидетелями. Приказ в отношении выселения Фельдман был издан, сказал Клечкин. Об этом же сказала и сама Фельдман, об этом же сказал и Куцевалов. И не только был издан приказ, но Семенчук принимал реальные меры к выселению Фельдман, но встретил отпор и осекся. Припомните, как Семенчук здесь крутился, как он здесь вертелся и как он каждую минуту менял свои ответы и версии, каждую минуту старался придумать что-нибудь новое. Но ни одного слова правды в его объяснениях не было.
Припомните третий эпизод — историю с выселением и изоляцией Фельдман.
Я обвиняю Семенчука в том, что после того, как он избавился от Вульфсона, он стал принимать всяческие меры к тому, чтобы не проникли на материк сведения о действительном положении вещей на острове. Он старался изолировать Фельдман: запретил ходить к ней, приказал не давать ей угля, не поддерживать с ней связи. В прямом смысле слова, он лишил ее огня и воды. Мы опять поймали его за руку. Он начал вертеться, отказываться, но в деле есть документы — в деле семь телеграмм Фельдман, не пропущенных на материк Семенчуком.
Что же Семенчук сказал в оправдание своих действий? Он сказал, что он не мог пропустить на материк телеграмм, в которых сообщается или намекается на гибель Вульфсона, что это можно было сообщить только в секретном порядке. Мы развернули эти телеграммы, изучили их одну за другой и увидели, что в них сообщались самые невинные вещи вроде — «здоров ли Валерик?» (сын Вульфсона от первой жены). Семенчук и тут не мог ничего ответить и должен был ограничиться молчанием. Но вот мы нашли его письмо — очень характерное письмо — к Долгому, в котором он прямо пишет Долгому: «Смотри в оба, Фельдман посылает на материк материал, не пропускай, все задерживай; она сама едет с большим материалом, не пропускай. Она может быть попытается устроиться на мысе Шмидта — знай и учти, что я, — говорит он, — категорически протестую против предоставления ей работы на мысе Шмидта».
Мы поймали его во лжи в трех случаях. Все эти случаи — калейдоскоп выкручивания, попыток как-нибудь оправдаться, объяснить. Нет оправдания, нет объяснения преступным действиям Семенчука. История с тифом. Вы помните, что Семенчук послал 22 февраля 1935 г. в Главное управление Северного морского пути радиограмму, в которой писал: «Эскимосы поголовно больны видами (?!) эпидемий брюшного тифа». «Видами» они больны! На каком основании давал эту информацию Семенчук? Абсолютно без всяких оснований. На острове Врангеля был ряд смертных случаев, но сообщение о тифе, как установлено было это дальше, являлось заведомой ложью, заведомо ложной информацией, вызванной боязнью Семенчука, чтобы его не раскрыли. О цынге он не пишет. Он боялся, что откроется его преступная деятельность, благодаря которой он довел население острова до голодной смерти. Ему телеграфируют из Главного управления Северного морского пути: «Как вы это допустили развитие эпидемии, когда этого не было никогда ни при Ушакове, ни при Минееве. Примите меры к ликвидации заболеваний». Речь идет о тифе.