Судебные речи
Шрифт:
Это действительно советский врач. Это не просто врач, который приходит к больному, щупает пульс, трогает голову, прописывает рецепт и уходит. Нет, это врач, который борется за больного, за улучшение условий его жизни, способных обеспечить его скорейшее выздоровление. Вот почему этот врач прописывает больным в своем рецепте известное количество угля, а не только валерьяновых капель или касторового масла.
А Семенчук? А Семенчук не слушает, или, вернее, — «а Васька слушает да ест». Ведь это позор, что комсомольцы должны были тайком таскать уголь, которого было на острове Врангеля более чем достаточно, для того, чтобы отопить квартиру, утлую хижину больного — а может быть умирающего — эскимоса и его семьи! А это было. Это слышали здесь на процессе: отношение Семенчука к больным позволяет сравнивать этого человека с зверем, позволяет утверждать, что он не видел и не хотел видеть человеческой нужды, не хотел помочь человеку в нужде
Ушаков его характеризовал как либо сумасшедшего, либо дегенерата. Нет. Это не сумасшедший. Это не дегенерат. Это бандит, пробравшийся на высокое место начальника зимовки и действовавшего так, как это соответствовало всему складу его мыслей, характеру, желаниям, ощущениям, всему его миросозерцанию преступника. Но продолжим печальную повесть о гибели доктора Вульфсона. В том же рапорте доктор Вульфсон пишет: «Одновременно считаю недопустимым удерживать продукты, выданные в счет текущей месячной нормы (вместо нормы 9 банок молока выдано только 5), ввиду того, что трое тяжело больных находятся исключительно на молочном питании, для которых и полная месячная норма будет недостаточна. Прошу пока выдать семье Таяна удержанные 4 банки молока». Удержанные 4 банки молока! Дальше этого цинизма итти некуда. Такие действия доктора Вульфсона не нравились Семенчуку, вызывали с его стороны вспышки ярости и гнева. Это видела вся зимовка. Об этом говорят все свидетели.
Золотовский говорил здесь, что «Вульфсон был честный и прямой человек, открыто выступал на собраниях с критикой действий Семенчука. В результате Семенчук возненавидел Вульфсона».
Свидетель Смирнов, гидрограф, помощник Семенчука по научной части, показал на суде следующее: «В коллективе зимовщиков выделялся покойный доктор Вульфсон, добросовестный и прямой человек. — Надо сказать, что Семенчук срывал работу Вульфсона в части медицинского обслуживания населения. И вот Вульфсон открыто выступал на собраниях с критикой неправильных действий Семенчука. Естественно, что Семенчук при его самодурском характере возненавидел Вульфсона. Я не могу не поставить в связь это обстоятельство с фактом гибели Вульфсона, произошедшей при довольно загадочных и, я бы сказал, подозрительных обстоятельствах».
Свидетель Каймук: «Гибель доктора Вульфсона и у меня и у других зимовщиков вызвала определенное подозрение. Мы думали и думаем, что эта гибель находится в связи с той ненавистью, которую питал Семенчук к Вульфсону за его открытое выступление против него».
Свидетель Богданов, радист: «Вульфсон был прямой и честный человек. Он открыто выступал против Семенчука, который его за это возненавидел».
Вот общий хор голосов, уличающих Семенчука во враждебном отношении к доктору Вульфсону, павшему жертвой ненависти и злобы этого человека. В этом хоре голосов, блестяще характеризующих доктора Вульфсона, есть один голос против Вульфсона, и этот голос принадлежит Семенчуку. Именно Семенчук всячески старался дискредитировать Вульфсона. Не чем иным, как этой дискредитацией, была вызвана записка Вульфсона от 4 февраля, в которой он писал, что «в связи с создавшейся склочной обстановкой, возглавляемой Карбовским и поддерживаемой вами, систематического игнорирования меня как врача, считаю, что возложенные на меня обязанности как в отношении медобслуживания местного населения и зимовщиков, так и в отношении научной работы выполнять не смогу, а потому категорически прошу освободить меня от занимаемой должности и при первой возможности отправить меня с женой обратно».
Эта записка не случайна. Ведь Фельдман рассказывала, и это ничем не опровергнуто, что однажды, когда они с Вульфсоном устраивали по приезде на остров Врангеля свою лабораторию и Вульфсон помогал ей переносить ящики, в комнату с криком ворвался Семенчук со словами: «Вон отсюда, негодяй, на работу». И доктор Вульфсон вынужден был оставить ящики, и Фельдман должна была носить их на своих плечах.
Фельдман показывала, что в последних числах сентября, как раз тогда, когда Вульфсон подавал Семенчуку свое заявление, Вульфсон пришел от Семенчука в истерике, потому что на общем собрании Семенчук клеймил Вульфсона как лентяя и лодыря, не желающего работать. Это показание Фельдман подтверждается объективными данными дела. Во-первых, в деле имеется документ за подписью Вульфсона от 24 сентября и, во-вторых, имеется живой Семенчук и живое обвинение Семенчуком Фельдман в этом же духе. Ведь обвинял Семенчук Фельдман в том, что она лодырь! И нужно было поставить всех свидетелей, всех 11 человек, кончая доктором Крашенинниковым, лицом к лицу с Семенчуком, чтобы доказать, что Семенчук лжет, что Фельдман никогда не отказывала в медпомощи, никогда, ни при каких условиях, даже тогда, когда у нее была температура 40°. Даже тогда, когда у нее было маточное кровотечение, она с помощью Смирнова, Куцевалова и Клечкина шла оказывать помощь Старцеву, которого тогда уже считала убийцей своего мужа. И здесь Семенчук пытался обвинить Фельдман в тех же самых преступлениях, в которых он тогда обвинял ее публично, травя доктора Вульфсона, организуя против него общественное мнение зимовки, подготовляя почву для того, чтобы расправиться, рассчитаться с доктором за его критику, за его бесстрашие, за его преданность своему делу, за систематическое разоблачение, невзирая на высокое положение начальника зимовки Семенчука и не пугаясь постоянно открытой кобуры нагана, за который Семенчук постоянно хватался, когда он к кому-нибудь обращался с каким-нибудь распоряжением.
Таков Семенчук, таков его сподвижник Старцев, таковы организаторы, и исполнители смертной казни над Вульфсоном. Убийством доктора Вульфсона Семенчук доказал, что он имеет «власть вплоть до расстрела».
Я перейду специально к Семенчуку, я покажу, что Семенчук в одном месте прямо говорил, что он покажет, как он умеет расправляться с людьми, которые позволяют себе выступать против него. А теперь позвольте перейти непосредственно к убийству Вульфсона.
Разберем версию Старцева о якобы имевшем здесь место несчастном случае. Эта версия должна быть решительно отвергнута, и раньше всего на основании показаний самого Старцева. Напомню эти показания: гибель доктора Вульфсона произошла, примерно, в 9–10 километрах от бухты Сомнительной. При каких условиях? В метель, пургу. Вы помните, что здесь на этом вопросе останавливались немало. Метеорологическая сводка позволяет думать, что в это время пурги не было. Объяснения т. Ушакова говорят о том, что поземок, поднимающий снег до груди, — не пурга, при которой можно заблудиться. Но я согласен, что была пурга, я сразу эту защитительную позицию уступаю защите без боя. Пусть пурга была, и посмотрим, как они справятся с пургой.
Напомню первые показания самого Старцева от 31 декабря.
В этих показаниях Старцев говорит о том, что 27 декабря в 5 часов утра он с доктором Вульфсоном выехал из бухты Сомнительной на запад, по направлению к бухте Предательской. В 9 часов началась метель, поземок, и они повернули обратно; видимость была до 1 километра на равнине, а горы видны были на 10–12 километров. Замечательная пурга! Но пусть это будет пурга, я не возражаю. На обратном пути, проехав километров 5–6, они выехали на косу, ехали по направлению с бухты Сомнительной к селению Кошка и берегу. Первым ехал Старцев, вторым — доктор Вульфсон, на расстоянии друг от друга метров 15–20. Потом Старцев рассказывает эпизод, когда врач потерял сумку и они вернулись ее искать; не нашли и поехали дальше; как потом у Старцева сломался баран, вернее не сломался, а выскочил остов, и ему надо было его поправлять, на что ушло 15–20 минут, и в этот момент его обогнал доктор Вульфсон. Старцев крикнул доктору: «Остановись!». Тот не послушал и скрылся из виду. Следом отправился Старцев, не нашел доктора и приехал в 15 часов в бухту Сомнительную. Спросил у Кмо, не приезжал ли врач, и узнал, что врач не приезжал.
Дальше он показывает — и я прошу на это обратить особое внимание — следующее: «Я, Старцев, послал охотника Кмо, чтобы он пересек дорогу и сообщил, если заметит след; а я, Старцев, поехал обратно на розыски». Таким образом, первое обстоятельство, которое бросается в глаза, это то, что Старцев, вернувшись 27 декабря в Сомнительную, поговоривши с Кмо в 15 часов, т. е. в 3 часа дня, отправился сейчас же обратно на розыски якобы потерянного Старцевым доктора Вульфсона. Старцев показывал: «Объехал бухту Сомнительную два раза, поехал до тундры по направлению к Сомнительной, к северо-западу, к скалам, куда мы поехали вместе, повернул обратно по льду моря, время было позднее. В селение Сомнительное прибыл 28 декабря в 3 часа ночи».
Следовательно, картина по первому показанию Старцева, такова: 27 декабря в 9 часов утра или около этого времени Старцев потерял доктора, направился в бухту Сомнительную, отправил на поиски Кмо, сам обратно возвратился на поиски и продолжал поиски до 28 декабря до 2 часов ночи, т. е. непрерывно искал доктора Вульфсона в течение 35 часов. Вот первое показание Старцева.
Старцев, товарищи судьи, как вы знаете, это показание дискредитирует. Он говорит, что это писал Семенчук, что он слепо подписал его, что он не знает, что тут написано и что он за это не отвечает.
Но внимание Старцева при этом сосредоточивается на другом моменте — на передовых собаках, ибо здесь в конце показания 31 декабря Старцев заявляет, что он обменялся с доктором Вульфсоном передовыми собаками и что передовые собаки были Старцевым отданы Вульфсону. Это обстоятельство теперь Старцев упорно отрицает, отлично понимая и зная, что будет установлено, что передовые собаки Старцева едва ли стали слушаться Вульфсона и что это, может быть, в какой-нибудь степени явится против него уликой. Почему это может быть так, я скажу дальше. И вот Старцев начинает заметать следы, отказываться от этого показания, отказываться от всего протокола целиком.