Суета сует. Бегство из Вампирского Узла
Шрифт:
Ты идешь не тем путем.
Это было единственное видение, которое посетило его той ночью.
Возможно, думал он, сегодня ночью...
— Я пропущу сегодняшний концерт, — сказал Дамиан. — Я вернусь утром, к завтраку... пусть это будет маленьким сюрпризом для Тимми.
— Господи. — Хит закатила глаза. — Надеюсь, ты хоть запасся презервативами.
— Меня Господь хранит... предохраняет, — рассмеялся в ответ Дамиан.
Наплыв
Оркестровое вступление к «Распни меня дважды» было новым дополнением, но
Ладно, мой выход.
Тимми Валентайн возник в центре сцены в облаке серебристого дыма. Под гром аплодисментов, конечно же. Зрителей в зале собралось гораздо больше, чем он ожидал, и среди них было много, очень много, поклонников неоготики, все — в самых первых рядах, может, реклама и вправду была хорошей, и все они заплатили за то, чтобы прийти на концерт, чтобы быть рядом со всеми этими горячими прожекторами, камерами, дым-машинами, выпускавшими плотные клубы дыма, воняющего бензином, прямо в толпу... дым застилал их бледные лица и черные наряды... все — как на подбор, даже ребята, которые занимаются кастингом, не смогли бы сработать лучше... на ладонях их поднятых рук виднелись отверстия... то есть настоящие отверстия... не какие-то там переводные татуировки... потому что они разбивали лучи прожекторов, бивших сквозь клубы дыма, на тонкие лучики...
Надо петь.
Из всех его друзей на концерт пришла только Хит. Она сидела на балконе, где стоял пульт управления светом. Все остальные, сидевшие на балконе, были ему незнакомы. Он начал петь, и...
Господи, они поют вместе со мной, и...
Как странно снова петь здесь, в этом зале, — в первый раз с тех пор, как я стал человеком. Ладно, не отвлекайся. Тебе надо петь. Только петь, только работать на зрителя... не обращать внимания на свет, бьющий в глаза... это приходит само собой... на автопилоте... главное, не отвлекаться, не терять нить мелодии... пой, пляши, впадай с транс, бросай взгляды, мечись, стой на месте, топай по сцене, словно бьешь в барабан... двигайся, двигайся, двигайся. На автопилоте. Песня — всего лишь набросок, шаблон, по которому строится выступление...
Господи, я же помню, как мы с Брэмом Стокером шли на концерт. «Симфония тысячи» Малера. И Стокер... он потел, а я насыщался. Господи, все эти улочки, по которым я бродил когда-то, в те давние времена, когда я знал их все до одной... доктор Джек, вырывавший внутренности у бедных девушек... доктор Джекил, который жил лишь на страницах книги... все эти уроды и шлюхи... и дальше, назад во времени, погружаясь в воспоминания... кусочки памяти, все еще держится на волнах, над бездной... та длинная, холодная зима, когда мы танцевали на промерзшей до самого дна Темзе... чума, когда вся кровь стала такой безвкусной, что уже не утоляла голод... и великий пожар... и крысы... и Кит Марло, отрывающий пиявок со своей груди...
Наплыв: поиск видений
Памина бродила по площади Пиккадилли и все размышляла: есть тут хотя бы один вампир... может быть, сидит в зале игровых автоматов, или вместе с толпой зевак обходит достопримечательности Тауэра, или сидит в переходе в подземке, бренчит на гитаре, просит милостыню... наверняка должен быть, ну... хотя бы один... среди этой вечно гудящей толпы, разговаривающей на разных языках, где быдло ждет своего часа, чтобы накормить своей кровью хозяев...
Наплыв: поиск видений
Было лето, и даже здесь, в северной стране, ночь никак не начиналась. Пи-Джей уже пару часов нетерпеливо мерил шагами холл отеля «Савой» в ожидании темноты. Люди толпились на улицах. Здесь едва ли найдется пустынное место, где можно уединиться, чтобы пообщаться с миром духов. Было еще светло, но луна уже взошла и медленно плыла вверх по небу, поднимаясь над крышами викторианских домов; и он обращался к ней мысленно: поговори со мной, поговори, — но она оставалась глуха к его просьбам.
Может, где-нибудь на крыше, подумал он, там нет ни души... да. На крыше — лучше всего.
Он распустил волосы, повязал на лоб ленту — не совсем подходящую: на ней был изображен японский флаг, как у легендарных камикадзе, — разделся, соорудил себе что-то похожее на набедренную повязку (англичане, насколько он знал, весьма нервно относятся к появлению кого бы то ни было в общественном месте в малопристойном виде), призвал дух своего мертвого деда на языке шошонов и спел песню, которой его научил один шаман из индейцев-шайенов, когда посещал их резервацию:
Taeva nama-eyoni
Tze-ihutzittu nama-eyoni
Я свят в ночи
Свят на своем пути, когда я одинок
Он встал на самом краю крыши, у низкой ограды из кованого железа. Если я оступлюсь — это смерть, подумал он, глядя вниз. И меня будут долго соскребать с асфальта... А потом его вдруг наполнило странное чувство легкости, и он понял: не нужно думать о том, что он может упасть, не нужно думать о смерти... если надо, он полетит... или взберется по наружной стене отеля, как паук... он не должен сейчас думать, как думают люди, которые вечно чего-то боятся, сомневаются, постоянно меняют свое мнение. А если ему суждено умереть... ну, значит, все будет кончено, подумал он и шагнул в пустоту, в лунный свет, веря в то, что духи поймают его на лету и не дадут упасть.
Память: 1593
— Нэд, я умираю, — кричал Кит наверху, в комнате над трактиром в Дептфорде. — Посмотри на меня, мне пропороли живот. У меня идет кровь, я умру.
И мальчик, называвший себя Нэдом Брайантом, вышел из-под покрова тени, где прятался в облике мыши с тех пор, как начались все эти облавы.
Он знал, что поэт прав. Рана была смертельной. Из тех, которые убивают не сразу, но человек все равно умирает от потери крови; смерть вступила в свои права, и ее уже не отвратить. Как можно было быть таким беспечным? Неужели он не знал, сколько у него врагов? Неужели не знал, что половина из тех, кто называл себя его друзьями, только и ждали случая, чтобы выдать его суду?