Суета сует. Бегство из Вампирского Узла
Шрифт:
Ладно, как скажешь.
Ты меня любишь, Тимми?
Когда-то я сам был любовью. И я был смертью. А теперь я всего лишь маленький мальчик. Но иногда я вспоминаю... Хочешь расскажу тебе историю? Чтобы убить время? "Он убивает время!" Это я цитирую Льюиса Кэрролла. Его преподобие. Знаешь, он приходил как-то раз к герцогу. Он был такой дерганый, нервный... Носил с собой всякие штучки, подарки для маленьких девочек, но никогда себе не позволял ничего такого. А ведь мог бы позволить. В Уайтчепеле было полно малышек... и всего-то за шесть пенсов. Взрослых он ненавидел. Может быть,
Память: 1445
...в том месте, где кожа соприкоснулась с гробом, выступила кровь. Ее запах, конечно же, разбудил голод... но мальчик-вампир в облике крысы пока держался. Он прислушивался к горестным завываниям узников темницы. Они говорили на языке Древнего Рима, на диакийском [30] диалекте... странно, он практически не изменился с тех пор, как мальчик говорил на латыни тысячу лет назад.
Пусть меня похоронят в родной земле,
30
Диакия — древнеримская провинция, занимавшая часть территории современной Румынии.
В земле, где лежит моя мать,
Я хочу упокоиться в древних холмах,
Где с отцом мы смотрели на звезды.
Когда он слышал эту песню в последний раз? Кто ее пел? Может быть, светловолосый центурион, которого он слушал, стоя у шатра императора Диоклетиана? Сердце мальчика-вампира болело. Оно томилось по родной земле. И снова — эта тесная камера в тюрьме турецкого султана... и он вместе со всеми поет эту древнюю песню, даже не позаботившись о том, чтобы сменить обличье грызуна на человеческий облик.
Но один человек все-таки видел его, совсем молоденький мальчик, — и он вовсе не выглядел удивленным. Он тихонько позвал:
— Раду, Раду. Ты всегда пел лучше, чем я.
Слова человека словно окутали собой вампира. Он был должен ответить на зов, как всегда. Он — всего лишь зеркало для мира людей. Он не может иначе.
— Но зато в твоей песне звучит подлинная печаль.
— Ты пришел, чтобы дразнить меня?
— Нет, я даже не знаю тебя. Я не знаю, что это за место.
— Ты — не Красавчик Раду, мой прекрасный брат. Тебя прислали специально, чтобы посмеяться надо мной?
— Я могу быть кем угодно, — сказал ему мальчик, которого теперь звали Раду, — но для этого ты должен рассказать мне больше.
— Я понимаю. Позволь мне дотронуться до тебя. — Мальчик ощутил, как костлявая рука прикоснулась к его щеке. Пальцы ощупали его уши, его волосы, его нос. И вот что странно: человек, который к нему прикасался — он не отдернул руку, как это обычно бывает, когда к нему прикасаются смертные, обжигаясь о холод бессмертной плоти. — Нет, — сказал наконец ребенок, закованный в цепи, — ты не мой брат. Но ты так похож на него... до жути.
— Ты понял это даже в полной темноте?
— Я здесь уже несколько месяцев. Хотя, знаешь, я не должен был оказаться здесь, в этой темнице... Я князь — пленник королевских кровей. Меня бросили в эту темницу из-за моей непреклонности. Этот город называется Гелиболу. Он стоит на полоске суши, выдающейся далеко в море. Если прислушаться, можно услышать плеск волн.
Раду слышал, как волны бьются о песок и прибрежные камни, он слышал рев ветра, доносившегося с Эгейского моря, он слышал крики чаек. Но человек вряд ли сможет услышать все эти звуки — тем более через толстые стены темницы. Может быть, это всего лишь шум крови, ревущий в его ушах... который он принимает за шум моря.
— Buna seara. Меня зовут Влад, — прошептал мальчик. — Мне четырнадцать лет. Если хочешь, можешь звать меня Дракулой.
— Маленький дракон.
Не слишком ли громкое имя для такого юного создания?
— А ты хорошо говоришь по-румынски. Ты из Валлахии?
— Нет, — сказал Раду, но лишь потому, что просто не знал, где находится эта Валлахия. — Я просто слышал, как ты говоришь, и твой язык не сильно отличается от того, на каком говорю я.
— Я думаю, ты из Валлахии. Я думаю, ты — один из детей, что родились в темные времена. Нас называют еще детьми ночи. Воистину темные времена наступили на моей родине. Может быть, ты знаешь мою землю как Дакию.
— Может быть.
Мальчик не помнил практически ничего из своей прошлой жизни. До того, как он стал вампиром... он был самым обычным ребенком, у него были мама и папа... а потом их, наверное, убили, а его самого продали в рабство, и так он попал в услужение к Сивилле Куманской... но где он родился? Как называлась его страна? Может быть, этот Дракула прав... и они с ним действительно одной крови? Это странное сходство... даже через четырнадцать веков... может быть, юный князь не ошибся, признав в нем своего брата?
Где-то капала вода. И каждая капля — свой собственный мир. Каждая заключала в себе крик боли кого-то из детей ночи, и каждый из них молил о крови.
— Ты уверен... что я не придумал тебя? Иногда, Раду, я чувствую жар, лихорадочный жар, и тогда мой мозг тонет в огне и боли, и мне видятся страшные вещи; меня посещают видения; муки ада. Мой брат, Раду, болен, и он сделает для них все, что они пожелают; именно поэтому я здесь — в темнице, а он лежит там, на надушенных простынях, предаваясь греховным утехам с одним из турецких аристократов. Я предпочитаю тьму. Я люблю тьму, правда. Я не против этих видений. Даже ад может быть прекрасен. Ты станешь мне другом? Иногда мне бывает нужно с кем-нибудь поговорить. Да, я могу разговаривать с духами, но ты, кажется, настоящий.
— Я — настоящий, но я тоже дух.
— Если ты и вправду дух, значит, ты можешь проходить сквозь стены и скользить незамеченным среди людей?
— Да, могу.
Мысли Дракулы были где-то далеко-далеко. Наверно, поэтому его и не тяготила тьма, окутавшая все вокруг. Может быть, он сумасшедший? — подумал вампир, который только что покинул другого безумца, Жиля де Рэ, сожженного на костре.
— Меня вообще не выпускают из камеры. Даже посрать. Мне приходится испражняться в самом дальнем углу, куда только дотягивается моя цепь... они бросили мне охапку сена, чтобы было чем вытирать задницу... видишь, что мне приходится выносить. Ты можешь хоть что-нибудь для меня сделать? Можешь перелететь во дворец и посмотреть, что там с моим братом? Мне представляется самое худшее, я всегда звал его слабаком, а теперь я боюсь за него.