Сулла (илл.)
Шрифт:
– Вранье! – сказал он визгливо. – Сплошное вранье. Если тебе надоела жизнь – можешь сбегать за мечом и броситься в самую гущу боя. Только непонятно, зачем ты бросил цирк. Ты ведь говорил, что кровь тебе надоела.
– Это разные вещи. Сулла сражается не ради потехи, а ради республики.
– Ладно, иди сражаться. А я посмотрю за твоей вдовой. Кстати, она мне очень нравится.
– Я знаю, – проворчал Крисп. – Когда ты налижешься, вечно рвешься к нам, чтобы разок ущипнуть мою Филомелу.
– Ну это ты, брат, напрасно… – обиделся было Корд. – Я же к тебе по-братски.
– Я говорю не о
Корд засопел и снова принялся за работу, ворча себе под нос невнятные проклятия. Ни к чему было вести этот разговор о Филомеле, и Крисп снова вернулся к волновавшей его теме. Он сказал:
– Видишь ли, Корд, дело оборачивается странным образом. Поэтому имеет смысл немного призадуматься. Я это говорю не к тому, чтобы склонить тебя на сторону Суллы.
Корд яростно замахал на эту бессовестную мошкару. И завизжал так, словно его душили:
– Да плевал я на всех твоих полководцев. Вот с высоты этого пятиярусного здания плевал! Что ты пристал ко мне? Что мне даст твой Сулла? У него предостаточно прихлебателей среди знати! Он что – обо мне думает?
Крисп мрачно спросил:
– А разве Марий тебя озолотил?
– Что Марий, что Сулла – мне все равно!
Корд визжал почти по-поросячьи и обратил на себя внимание соседей. Первым долгом откликнулся на этот визг колбасник, торговавший напротив. Он пересек узкую вонючую улицу и пробасил:
– Что здесь происходит?
– Ничего, – сказал Крисп.
– А из-за чего тогда этот визг?
– Спроси у него! – Крисп кивнул на Корда, продолжавшего размахивать руками.
Во избежание кривотолков Крисп решил ввести колбасника в курс дела. Но не торопился, потому что сюда направлялся и зеленщик по имени Марцелл – довольно противный тип, который сует нос во все дела: такой высокий, худущий, лет сорока. Наверное, потомок каких-нибудь приблудных финикиян из Остии. От него все равно не отвяжешься – придется рассказывать сначала. Лучше подождать…
В беседе, таким образом, приняли участие уже четверо. Смекалистый Крисп подумал, что один из четверых – наверняка полицейский доносчик. Им мог быть только Марцелл. Тут нечего было раздумывать. Колбасник был человек прямой, он резал правду-матку так, как резал луканскую колбасу: долго не размышляя, не примериваясь, не робея. Трудно было в нем заподозрить соглядатая. А уж о Корде и говорить нечего – его самого не раз тягали в этот самый участок, который за углом. Там молодчики все как на подбор: попадешь к ним – побреют так, что и не очухаешься. Брили там в основном при помощи розог и мокрой рогожи. Одним словом, они были мастера приводить в чувство не только воришку, но и болтливого ремесленника, недовольного действием властей.
Крисп, на этот раз особенно тщательно взвешивая слова свои, высказал мнение о том, как следует реагировать на происходящие события. Правда, на этот раз он умолчал о том, на чьей стороне следует бороться, не называл никаких имен. На Рим идут легионы (чьи – не сказал). Риму, наверное, придется защищаться. Как быть?
Корд обомлел: вот пройдоха этот Крисп, дело повернул таким образом, что отвечать на вопросы придется колбаснику и зеленщику.
Начнем с того, что ни тот, ни другой не знали ровным счетом ничего о легионах, идущих на Рим.
Колбасник Сестий на короткую, безрукавную тунику надел грязный, весь в кровянистых пятнах фартук, на который с большим удовольствием садились мухи. Голова его была обрита наголо, как у египтянина, усов и бороды он не носил по римскому обычаю. Его щеки – это два бурака с берегов Рейна, где любят этот овощ. Он тоже не очень доверял скелетообразному зеленщику с горящими глазами афинского торговца.
Между тем зеленщик Марцелл живо все сообразил. Он засучил рукава чистой, почти белоснежной туники и заявил совершенно определенно:
– Сулла будет мутузить Мария. Марий попытается дать под зад этому Сулле. Оптиматы схватят за горло популяров. Популяры попытаются вырвать мошонки у оптиматов. А сенаторы кинутся лизать ноги и тем и другим в надежде, что это припомнят и кое-что будет прощено. Плюньте мне в глаза, если я наврал! Я не верю ни популярам, ни оптиматам, я верю только себе.
Все трое поворотились к зеленщику. Все трое удивлены. То есть до такой степени, что ни один актер, даже сам Квинт Росций, не изобразил бы удивления столь правдиво. Но в данном случае, разумеется, и речи не могло быть о каком-либо актерском притворстве. Просто заявление зеленщика было удивительным, как по форме, так и по самой сути своей.
– Погоди, погоди, Марцелл, – сказал Корд. – Что это ты мелешь? Ты полагаешь, что ежели из Остии, то можешь запросто морочить нам голову?
Марцелл сплюнул.
– Болван, – сказал он без злобы, – понимаешь, что ты говоришь?
Этот Марцелл тоже был мастак по части жестикуляции. Несомненно, в его крови было что-то восточное, как, впрочем, и в Корде. Это там, на Востоке, любят призывать на помощь словам иногда совершенно бессмысленные жесты. Там люди щедры на это дурацкое размахивание: Рим понемногу наводняется всякими заезжими людьми и вскоре, наверное, превратится в восточный базар. Крисп в этом совершенно уверен. Его самого воспитывали, разумеется, не на Палатине, но всякая исконно римская семья понимает, что неприлично мыслящему, разумному созданию, каким является человек, размахивать руками. Скупость жестов – вот благородная черта римлянина…
Марцелл продолжал:
– Когда дерутся два барана – есть прекрасное правило: третий не мешайся, не встревай в драку. А почему? Да потому, что тебе достанется и от одного и от другого. Всадят тебе в зад такую фиговину, что не скоро в себя придешь. Будешь рад сбегать за кипарисовой ветвью для себя на гроб, да не сможешь.
– Что же ты предлагаешь, Марцелл? – спросил Крисп. – Сидеть сложа руки и жрать твою спаржу?
– Вот! – Марцелл подскочил от радости. – Он меня понял! Вы слышите? Один уже уразумел!