Сулла (илл.)
Шрифт:
Децим сказал глухо:
– Мы ищем Мария. Нам известно, что вчера вечером его видели где-то в этом районе.
– Ищите себе на здоровье! – воскликнула Коринна. – При чем наш дом? Или вы полагаете, что он здесь? Что ж, ищите!
Она гневалась. Она готова была отхлестать этих грубиянов розгами.
– Коринна, – выдавил из себя центурион, – вспомни цирк, вспомни гладиаторов. Я сидел с тобою рядом…
Децим обернулся к своим солдатам и приказал, чтобы они отошли к воротам. Они повиновались.
– Может быть, мы поженились с тобой? – спросила Коринна.
–
– И что же ты надумал? Вот так ворваться ко мне? Вот так объясниться в любви?
– Да, – простодушно ответил Децим.
Коринна подумала про себя, что не зря, значит, болтали о солдатах, которых грозил привести в Рим Сулла. Значит, не пустая все это сплетня, вот они, уже здесь…
Болван Децим глядит на нее восхищенно. При всей своей тупости. А как не быть центуриону тупым, если ему кров родной – палатка, жена – меч, а сестра – щит. Коринна все же решила, что этот солдат не так уж противен, как может показаться с первого взгляда. В его грубых руках, в его крепко посаженной на плечи голове и железных икрах есть что-то привлекательное. Прожив с мужем три года и вернувшись в отчий дом молодой вдовой и к тому же бездетной, Коринна быстро научилась разбираться в мужской натуре. Она припомнила, что имела однажды неосторожность пококетничать в цирке с каким-то солдатом, но потом поставила его, как говорится, на место. Вероятно, это и был Децим. Но боги, боги, как памятливы иные мужчины! И зачем они так долго берегут свою любовь? Особенно когда их об этом не просят? А что, собственно, было? Объяснение в любви? Приглашение посетить дом? Что же было?
Децим и сам толком не знал, что было. Но с тех самых пор и запала Коринна в его черствую и наивную душу.
– Ты целый год не выходила у меня из головы, – сказал Децим. И ему некуда было девать руки, а меч просто оказался ни к чему. – Я мечтал о взятии Рима больше, чем Сулла. Это для него важно, но для меня еще важнее. Клянусь богами!
И он опустил голову.
По ее знаку родители ушли в дом.
Она поднялась на мраморные ступени. Ноги ее были белее слоновой кости. Гордая осанка. Ровный нос, алые губы. Ему казалось, что сквозь шелковую тунику проглядывает каждая ее мышца – такая нежная и белая. Ранние солнечные лучи, смягчившись в листве, через которую пробивались, легли на ее плечи и грудь…
И он не смел глядеть на нее. Что-то бормотал, и ей приходилось дважды переспрашивать.
– Я ничего не хочу, – говорил он. – Я просто должен тебя видеть. Иногда. А рабы твои погибли по своей глупости. Видели же они, что идут солдаты, – ну и посторонись! Да нет же – нарвались на мечи. Сами. Такая незадача…
Она сощурила глаза. Подошла к нему совсем близко.
– Я надеюсь, ты найдешь время, чтобы еще раз навестить нас. Потом. – Она улыбнулась. – Но только без этого обнаженного меча.
Он поднял меч и с размаху бросил в просторные ножны.
– Да, да, Коринна, без него.
Она взяла его руку в свою и повела к воротам. Он не сопротивлялся. Шел с нею, как ребенок.
– Ах, Децим! – Она приподнялась на цыпочки
И подтолкнула в бок на манер девок с рыночной площади. А он, словно от этого несильного толчка, выкатился вон со двора.
На пороге дома Коринну дожидались перепуганные Тит и его уважаемая жена.
– Ушел? – спросил отец едва слышно.
Коринна бросилась на каменную скамью с изогнутой спинкой и принялась хохотать.
– Этот болван влюблен в меня, – сквозь смех выговорила Коринна.
– Кто он? – спросил отец. А мать все еще не могла отдышаться.
– По-моему, солдат. Разве это не видно?
– Да, но он командует. А за воротами их больше сотни…
– Во всяком случае, это не консул.
– Он обещал вернуться?
– Да, – бросила легкомысленная дочь. – Я ему слишком нравлюсь.
Отец сказал:
– Дела наши плохи: эти римляне ведут себя так, словно завоевали новый Карфаген.
– О боги! – зарыдала матрона, обнимая дочь, которая смекнула, что с этой поры начинается новая, полная неожиданностей жизнь. Она запела модную афинскую песню про босоножку, которая мылась по утрам в роднике, соблазняя юношей.
– Перестань! – прикрикнула матрона. – Тут такое творится, а она песенки распевает. Разве ты забыла, что в нашем доме гость?
Тит всплеснул руками.
– Тихо! – сказал он. – Если эти сулланцы задержатся в городе – нашему гостю придется не сладко. Да и всем нам…
– Да, сулланцы задержатся, – сказала дочь.
– О боги!
Тит схватился за голову. Для него тоже начиналась новая жизнь… Новая-то новая, но какая она будет? – вот в чем вопрос.
В это время в дверях показался старый человек. Это и был гость, о котором только что упоминали.
– Я все видел и все слышал, – сказал Гай Марий, ибо это был он. – Я знал, что так и будет. Сенат довел дело до логического конца. Представляю себе; сейчас громят мой дом, а сулланские ищейки вынюхивают мой след. Это был один из них!
– Дочь моя, – сказала матрона, – пойдем со мной.
И увела Коринну.
– Не выпускай ее из дому, – сказал Марий. – Болтушки сейчас очень опасны.
Он подождал, пока женщины выйдут, и продолжал:
– Я благодарю тебя за кров, дорогой друг, но стены твоего дома не могут спасти меня от этого неблагодарного зверя. Скорее я навлеку беду и на тебя, чего не желаю. Мне надо уходить. Найдется у тебя одеяние восточного торговца? Ведь ты большой любитель домашних представлений. Помнится, был у тебя подходящий наряд? А может, и борода сохранилась?
– Найдем, – пообещал Тит упавшим голосом. – Неужели все пропало, Марий?
Цвет лица Мария был желт. Мешки под глазами. И много старше своих лет, коих тоже немало, говоря откровенно.
– Неси сюда твой наряд, – сказал нетерпеливо Марий, Видя, что Тит чуть не трясется, добавил: – Тит, ты увидишь нечто. Помни всегда: Марий не сдается! А для Суллы даже развалины Рима не будут сладки, если этот негодяй не сможет приправить их трупом Мария.