Сулус
Шрифт:
Напрасно Сулусъ тормошитъ меня: я не выношу лтняго таежнаго солнца: отъ мушкары, зноя и жажды я изнемогаю и падаю на дно телги. Едва вижу однимъ глазомъ великолпное голубое небо, святое въ своей ослпительной нагот. И птицы не рютъ. Мертво и сухо шуршатъ колеса, и рысь лошадей – какъ четкая, сухая дробь.
Я забываю, куда мы демъ и зачмъ: только бы пить, пить холодную ключевую воду или хоть уйти бы вглубь тайги, зарыться въ темной и влажной листв, уснуть тамъ, вдыхая зеленую сырость лсныхъ травъ и острый запахъ грибовъ и раздагающейся коры.
Къ вечеру сильне пахнутъ
Лошади запряжены и привязаны за повода къ двумъ столбамъ. Садимся. Вокругъ толпятся якуты. Сейчасъ помчимся въ тайгу. Лошади рвутся. Вотъ сейчасъ ихъ пустятъ. Сразу, по свисту, съ дикимъ ржаньемъ летятъ кони навстрчу зар.
Такъ жутко мчаться по лсной дорог въ неизвстную даль, пьяня отъ втра и зазывныхъ таежныхъ воевъ, что рождаются въ берлогахъ и оврагахъ.
Пахнуло отъ земли ночнымъ холодомъ: на глубин аршина подъ почвой лежитъ вчный ледъ, храня останки допотопныхъ мамонтовъ: изъ этихъ ледяныхъ могилъ доносится до насъ голосъ тысячелтій.
Сулусъ знаетъ, что въ полунощный часъ слетаются духи съ вершинъ серебряныхъ горъ къ намъ въ таежную долину. Надо быть серьезной и молиться блому богу Христу и чернымъ абасыларъ и разнымъ другимъ богамъ. Сулусъ притихла, прижалась ко мн и бормочетъ молитву какому то милому демону. «У него золотистые волосы, кудрявые, падающіе съ темени до плечъ». Его отецъ – солнце, его мать – луна. Они отпустили своего возлюбленнаго сына въ зеленый міръ, но люди привязали его къ дереву и стрлами изранили его грудь. И потомъ взялись за руки и плясали вокругъ дерева, пока текла по груди его алая кровь.
Алая кровь, какъ розы вечернія, что недавно погасли за черной тайгой.
«Табтыбынъ» – шепчетъ Сулусъ влюбленными губами. И неизвстно, кого она любитъ – меня или златокудраго демона, изъязвленнаго стрлами, страдающаго демона.
Сейчасъ ночь. Глаза. тихо смыкаются. Смутно чувствуешь колыханье телги, едва слышишь звонъ бубенцовъ.
И вдругъ тянетъ влагой. демъ по низкому озерному берегу. Все закутано въ зеленовато-срый туманъ. Въ трехъ шагахъ не видно дерева. И какъ будто мы плывемъ надъ землей, водимые луной по колдовскимъ тропамъ.
Лошади влажно фыркаютъ; безпокойно обмахиваются хвостами; и якутъ-ямщикъ полусоннымъ голосомъ поетъ о туман, о щербатой лун, о черномъ кузнец-шаман и о жестокой царевн, казнившей молодого тойона за его дерзкую любовь.
Какъ странно звучитъ въ туман дикая, заунывная пснь! Какъ все кажется неизъяснимо чудеснымъ. И самъ себ кажешься другимъ, какъ будто бы вернувшимся въ лоно сырой земли. И хочется привтствовать крикомъ эту зеленоокую пустыню.
Ночь притаилась въ тайг. Но вижу, какъ сверкаютъ ея глаза, какъ змятся черныя кудри, какъ жестоко смются ея пьяныя уста. Иногда она подымается вмст съ туманомъ и скользитъ среди елей и березъ, и тогда слышно ея неровное дыханье. И шопотъ ея похожъ на шуршанье печальныхъ травъ. Вотъ она стоитъ надъ озеромъ и гадаетъ. Изъ-подъ темно-синихъ соболей блетъ воздтая къ звздамъ рука. И кто-то рядомъ притаился въ темной дох и бряцаетъ шаманскимъ бубномъ. Вотъ сейчасъ пойдетъ ворожея по млечному пути, поведетъ за собой ночной хороводъ, влюбляя въ себя міръ. Какъ царственная траурная птица ретъ надъ землей, вознося высоко благую всть надъ полями, озерами и праматерью тайгой.
А по низинамъ и проваламъ, гд таежныя трещины таятъ ядовитыхъ змй и гд вчно курится дурманное курево, засли демоны и чудовища-абасыларъ. Иные спустились сюда съ юга, иные поднялись сюда съ свера. Сверные – страшне. Они становятся багряными отъ непонятной вражды къ міру и хотятъ смерти и опустошенія. Они знаютъ, что на тыльной сторон неба таятся иныя племена абасыларъ. Эти племена нечистыхъ духовъ вчно созерцаютъ опрокинутое темнотусклое солнце. А глубоко внизу, въ незыблемой широкой пропасти, зимуетъ и лтуетъ великій абасы съ алымъ ртомъ на темени, съ глазами на вискахъ. У ногъ его кипитъ кровавое море.
И вотъ теперь мы демъ по тайг, нарушая безмолвіе, – и вс демоны подымаютъ отъ земли свои тяжелыя головы и озираются. Они готовятъ на лон земли великое шаманство. Они снаряжаются въ путь, дабы итти во мрак къ блому камню. Лохматые, они зеленютъ, какъ старые полуистлвшіе пни, ожидая своего срока. Часы водятъ вокругъ нихъ мрный хо-роводъ, топоча копытцами.
Сулусъ видитъ абасыларъ и боится ихъ. Она въ страх плотне прижимается ко мн.
– Не бойся, Сулусъ – говорю я ей: – абасы не возьметъ тебя. Пусть онъ зарится на зеленое болотное отродье, а ты – моя невста. Я не отдамъ тебя никому.
Когда мы пріхали къ Матвю, солнце уже садилось и за тайгой дымилось и алло небо. Матвй работалъ въ кузниц, но, увидвъ меня, бросилъ работу и повелъ въ юрту.
На нар лежала больная жена Матвя. Я уже два мсяца не видлъ ея и мн показалось теперь, что она похожа на жену доктора. Отъ лихорадки глаза ея расширились и казались пьяными.
– Какъ твое здоровье, Марія? – спросилъ я, невольно робя, чувствуя рядомъ съ ней толпу абасыларъ. Мн казалось, что иные демоны уже прильнули къ ея сердцу и пожираютъ ея душу.
– Худо, – сказала она и съ укоризной посмотрла на меня – худо. Но сегодня прідетъ Симонъ, и я врю, онъ вернетъ мн жизнь.
– Я знаю, что сегодня будетъ у васъ Симонъ. И я нарочно пріхалъ, чтобы встртить его здсь.
Матвй досталъ водки и копченой рыбы, и мы стали ужинать, проливъ въ камелекъ нсколько капель дурманной влаги.
Матвй былъ печаленъ. Онъ встртилъ утромъ попа, и тотъ ему сказалъ, что онъ знаетъ про его знакомство съ Симономъ. Прідетъ засдатель и попъ донесетъ ему на Матвя.
– Берегись, дагоръ, онъ и на тебя пожалуется, – прибавилъ Матвй съ угрюмой улыбкой.
Но Сулусъ разсердилась:
– Мой женихъ никого не боится. И онъ убьетъ засдателя, если засдатель сдлаетъ ему злое.
Должно быть повялъ западный втеръ: дымъ изъ камелька пошелъ въ юрту. Стало душно и темно.
Сулусъ притихла, и вс мы молча ожидали Симона. Наконецъ, онъ пріхалъ, этотъ сдой вдунъ, съ которымъ насъ сблизила прошлогодняя таежная зима.
Симонъ поставилъ длинный шестъ у юрты и прикрпилъ къ его концу чучело гагары.