Сулус

У нея – косые глаза и толстыя губы, и якутскія скулы круглятся, какъ два яблока, на матовомъ лиц. Но что-то пріятное свтится и въ ея глазахъ, и въ нескромныхъ губахъ, и пріятно смотрть на ея молодую грудь.

Теперь лто, и она детъ на луговину верхомъ на бык съ важностью, какъ настоящая хозяйка-хотунъ, – но все это вздоръ: у нея нтъ мужа, ей четырнадцать лтъ и она еще не спала ни съ однимъ парнемъ. Изъ подъ блой рубахи видны полныя икры, запыленныя золою камелька. Она бьетъ голыми пятками быка и тянетъ его за поводъ, продернутый

Сегодня – лто, третьяго дня была весна, а дней пять тому назадъ повсюду еще лежалъ снгъ, и на Медвжій Косогоръ нельзя было взобраться: такъ онъ весь обледенлъ. Теперь на косогор цвтетъ жара и весь онъ зачервонился.

Пять дней тому назадъ мы еще ходили въ камосахъ, въ зайц, прятали носъ въ майтрукъ. Вдругъ изъ-за рки поднялось ярое солнце. Было весело слушать, какъ звенла и ухала весна.

На берегахъ тянулись вверхъ ледяные сталактиты, таяли и летли паромъ вдоль по теченью, а межъ камней что-то плескалось и смялось: какъ будто какое-то пнное русалочье отродье разыгралось на новомъ солнц.

Какъ будто судьба развязала широколетныя крылья весенней птиц, – и вотъ она освобожденными. крыльями шумитъ надъ нами.

Когда я выползалъ изъ моей юрты на свтъ Божій, сердце сладостно ныло отъ любви. Идешь по сырой земл – и глупо, и стыдно отъ весенняго чувства. Одинъ разъ, спускаясь къ рк, я упалъ на влажную землю и весь испачкался грязью, нечаянно провелъ рукой по лицу, и на лиц осталась темная полоса; и было смшно и радостно это весеннее паденье.

Теперь земля уже сухая, ее обвваютъ тонкіе запахи молодыхъ травъ, и когда я зашелъ въ юрту Захара, мн было странно услышать иной мертвый запахъ: тамъ лежитъ тло его жены: она вчера умерла въ родахъ.

Покойницу обернули въ холстъ и повезутъ къ отцу Николаю: это верстъ за восемьдесятъ. Повезутъ на быкахъ, медленно. По дорог на станкахъ будутъ сть лепешки, похожія на землю, и пить зеленую, пьяную арги. На другой телг повезутъ теленка. Это – отцу Николаю за требу.

Но Богъ съ ней, со смертью!

Въ ста шагахъ отъ меня лежитъ озеро. Оно темно зеленетъ, а вокругъ него внкомъ плетутся таежные ирисы, блдные и больные.

Еще недавно озеро было покрыто льдомъ, и мы ловили на немъ рыбу, прорубая проруби и протаскивая неводъ подъ водой. Наловивъ рыбы, якуты плясали съ якутками, тутъ же на льду, попарно, и опьяняли себя монотонной и жуткой псней.

Я видлъ Сулусъ. На ней была кухлянка съ узоромъ на подол. Проходя мимо, она слегка толкнула меня локтемъ и щелкнула языкомъ, какъ хорошая сверная дикарка.

Я живу здсь уже пять лтъ, но замтилъ Сулусъ только въ прошломъ году. Она тогда была совсмъ двченкой, сидла передъ камелькомъ нагая, посреди другихъ голыхъ ребятъ, грла у огня свои темныя бедра. Я подарилъ ей баночку засахареныхъ грушъ, которую мн привезъ товарищъ изъ города, и она тотчасъ же ихъ вс съла, забавно облизывая губы и выставляя блые и четкіе зубы.

Сулусъ значитъ звзда. И въ часъ ночной, въ часъ звздный, когда я смотрю на сверное небо, я вспоминаю о моей Сулусъ.

Она немного понимаетъ по-русски, и когда я говорю ей: «я тебя люблю, Сулусъ!» – она смшно шевелитъ пальцами и такъ сверкаетъ своими косыми глазами, что кажется, будто она хочетъ меня състь.

У Захара умерла жена, и теперь у него въ дом только одна Сулусъ и работники. Захаръ не изъ очень богатыхъ, но все таки тойонъ: сидитъ у камелька, лнится и куритъ трубку. Лицо у него безбородое, безусое, и онъ ужасно похожъ на Ренана, если врить гравюр, какую я видлъ въ одной книг.

Захаръ настоящій якутъ: онъ любитъ поговорить и послушать. Когда я встрчаюсь съ нимъ, онъ по обычаю говоритъ: «капсе, дагоръ», – что значитъ: «разсказывай, пріятель!» – и вотъ я разсказываю ему о томъ, что длается по ту сторону Амги, потому что я часто узжаю туда охотиться. Иногда я привожу ему лисицу, и онъ ласково треплетъ меня по плечу и называетъ меня большимъ господиномъ, но при этомъ прибавляетъ: «А все таки я не отдамъ теб моей Сулусъ: у тебя нтъ ни одного оленя, ни одной коровы, ни одного быка, ни одной лошади. Ты многому научился, но ты не приносишь людямъ пользы, ты не ходишь къ людямъ, когда они тебя зовутъ. Ты недобрый человкъ, и, если ты привезешь мн двсти лисицъ, то и тогда я не отдамъ теб моей Сулусъ».

Я не слушаю его глупой болтовни и длаю знакъ Сулусъ. Она выходитъ вслдъ за мной, и мы идемъ, прислушиваясь къ звздамъ, которыя звенятъ и поютъ въ неб, какъ будто пьяня отъ высоты.

Какъ пріятно ступать по лтней теплой земл и чувствовать рядомъ это молодое дикое тло, такое же пряное и живое, какъ земля. А когда она внезапно убгаетъ отъ меня, и я одинъ иду по лунной троп, я думаю о прошломъ, и оно кажется мн почему-то прекраснымъ и мн опять хочется пережить его. Кажется цловалъ бы безъ конца край золотой ткани, странной неумолимой завсы, за которой таятся былые дни.

И говоришь себ: «Почему ты не пилъ до дна этой пьяной чаши? Почему не любилъ такъ, какъ могъ бы любить?»

Все кажется неизъяснимо милымъ: каждое движенье, каждое слово, звукъ голоса, блый узоръ шитый гладью тамъ, гд смугло розоветъ прекрасная грудь…

А теперь – эта неразумная Сулусъ, съ движеніями зврка, эта молодая таежная поросль. Зачаруетъ-ли она меня такъ, чтобы забылъ я прошлое?

Боже мой, какая пылающая рана! Какая мука! И вотъ я оскверненъ ложью, и я знаю, что придутъ дни, и придетъ она – Владычица – въ своей парчевой одежд и повлечетъ за собою на вчный судъ, – и тамъ, на тропахъ иныхъ, встрчусь я съ той, кому не до конца сказалъ правду.

Какъ посмотрю я тогда въ ея нетлнные глаза? Проститъ-ли она меня? Пойметъ ли?

Но пусть! Пусть! Я передъ Богомъ любилъ тебя. Пусть я погибну, но я не могъ сказать теб всего.

Я представляю себ тотъ часъ, когда мы разстались съ ней.

Вотъ эти городскія комнаты; въ нихъ она жила; она касалась этихъ мертвыхъ вещей, и он оживали въ ея рукахъ; она смотрла на эти гравюры, и он казались необычайными; она читала эти книги, и отъ нихъ вяло мудростью и красотой.

Ну что жъ ея нтъ теперь со мной, – но, вдь, со мной Сулусъ: разв Сулусъ не прекрасна? Разв она не похожа на дикую и милую лань?